Три поколения
Шрифт:
«Да ведь это же партизан!»
Открытие обрадовало Алешу. Наутро, как всегда, отправились на охоту.
— Никодим, я все знаю. Твой отец партизан… — сказал Алеша, как только они перешли реку и вошли в тайгу.
Мальчик остановился и спокойно спросил:
— Ну, а дальше что?
— Дальше? Дальше начинается настоящее, а мы с тобой белок бьем, когда нужно бить не белок, а белых!..
— А если нам с тобой на заимке нужно жить, тогда что?
— Да что ты все вопросами да загадками? Давай поговорим, наконец,
Никодим пошел от Алеши.
— Никодим! — обозленно закричал Алеша.
Мальчик остановился:
— Надевай лыжи и пойдем. Пойдем, пожалуйста, не серди ты меня…
— Не пойду! — уперся Алеша.
Никодим подошел вплотную к Алеше, наклонился к самому уху и, несмотря на то что в тайге они были одни, тихонько зашептал:
— Приказ нам с тобой косачишек, глухарей бить — мясо требуется. Деньги нужны, а пушнина — те же деньги. Да что мы с тобой — митингу открывать будем?.. Пойдем!
Но Алеша упрямо покачал головой.
Никодим опасливо посмотрел по сторонам. Еще ближе склонился к уху Алеши и закончил решительно:
— Когда потребуется — нам скажут. Я и сам не хуже бы твоего в отряд. «А нет, говорят, Никодим Гордеич, хорош ты пока и на заимке…»
— Так скажут, позовут, говоришь? — обрадовался Алеша.
— А то? — все так же вопросом ответил Никодим и тронул лыжи.
Глава XXXIX
Никодим и Алеша убили уже более сотни тетеревов да десятка два тяжелых глухарей.
— Как глухарь, так пятеро до отвала сыты. Пятерых мужиков одним молодецким выстрелом мы накормили с тобой, — радовался Никодим всякой удаче.
Партизанский отряд находился, очевидно, не так далеко от заимки Корневых: люди из отряда покрывали расстояние за дневной переход на лыжах.
Настасья Фетисовна не раз для гостей топила баньку. Относилась она ко всем партизанам одинаково тепло и заботливо. Несмотря на молодой ее возраст, бородатые мужики звали ее «мать».
— Ты, мать, поглядывай тут, пока мы с веничком пожаримся на полке. Не ровен час… расшевелили мы гнездо… — улыбались партизаны.
— Мойтесь, мужики, без думушки, в случае чего, я стрел дам.
Настасья Фетисовна брала первую попавшуюся винтовку, надевала лыжи и уходила на «гляден» — гору вблизи заимки. Сколько таких заимок было разбросано по тайге в близком расположении к отряду, Алеша не знал, но корневская заимка для партизан была надежным местом.
Дважды Никодим бегал на лыжах в родное свое село Маральи Рожки с секретным поручением и оба раза благополучно возвращался.
Несмотря на большую усталость, возбужденный мальчик подробно рассказывал матери и деду все новости села, из которого они, бросив родной свой дом, вместе с отцом бежали от колчаковцев.
Ночами он сообщал Алеше, как «пощипали» партизаны белых, какое настроение
— Дело наше ясное, как солнце, вот и тянутся к нему люди, — повторял мальчик услышанную от агитатора фразу.
Алеша завидовал Никодиму, участвовавшему по-настоящему в серьезном деле. И не скрывал зависти.
— Ну, а меня, меня-то когда же позовут? — спрашивал он.
— Поправляйся как следует, признакамливайся к тайге, к лыжному ходу — позовут и тебя. Успеешь еще ноженьки намять…
На заимку Корневых нагрянула беда.
Никодим и Алеша затемно ушли в дальние березняки бить тетеревов на утренней и вечерней заре. Настасья Фетисовна после обеда проводила «гостей» с заплечницами, туго набитыми дичью, привела в порядок избу и села за вязку варежки, как вернувшийся со двора дед Мирон сказал:
— Дочка, кого-то опять бог дает к нам, да много вершны…
У Настасьи Фетисовны дрогнуло сердце: она знала, что своим днем на заимку на лошадях незачем. Привычным движением женщина оправила платок на глянцево-черных волосах и быстро оглядела избу.
К сеням, бряцая оружием, уже подходили. В окно избушки заглянул широколицый, бородатый человек со шрамом через всю левую щеку.
Настасья Фетисовна, склонившаяся над варежкой, невольно повернула голову к окну: человек пытливо оглядывал внутренность избы. Потом бородач сорвал с головы барашковую папаху и махнул ею. И тотчас же дверь в сенях загремела под ударами сильных ног.
— Отворяй!..
Настасья Фетисовна положила недовязанную варежку на стол, воткнула стальную спицу в клубок с шерстью и пошла в сени мимо деда Мирона.
— …на дорогу выставить часового… — услышала она, открыв дверь.
— Что вы тут на семи запорах!.. — визгливым тенорком закричал и замахнулся на женщину обнаженным клинком маленький казачишка в необыкновенно высокой чернобарашковой папахе.
Настасья Фетисовна невольно заслонилась рукой и, стараясь казаться спокойной, сказала:
— Дверь не заперта, пожалуйста, заходите.
— Басаргин!
Из-за угла избушки вырос огромный, грузный казак, заглядывавший раньше в окно; он застыл с широко выпученными глазами. Даже в необыкновенной своей папахе казачишка был ему в плечо.
— Что изволите, господин вахмистр?
— А-с-с-мотреть!
Басаргин схватил женщину за плечо и скомандовал:
— Иди передом!
Настасья Фетисовна вошла в избу. Казак, вытянув шею, сначала заглянул внутрь и только потом перешагнул через порог. На голбчике он увидел сидевшего дедку Мирона и оглушительно заревел:
— Руки уверх!
Дед Мирон поднял худые, сморщенные руки и слезящимися глазами испуганно уставился на казака. Басаргин заглянул под кровать, на полати и даже, встав на колени, посмотрел в черный зев подпечья.