Три повести о любви
Шрифт:
«Я тебе их через несколько дней верну!»
«Думаешь, она за несколько дней перепишет?» — насмешливо проговорил Валька.
«Все-то ты знаешь!» — буркнул Ипатов.
«Все, кроме немецких неправильных глаголов!»
«Садись рядом, подскажу!» — пожалел друга Ипатов.
«Заметано!» — радостно ответил Валька, предупредительно распахнув перед Платовым дверь в аудиторию.
Однако ни Ипатову, ни Вальке, как, впрочем, и остальным студентам их группы, знание немецких неправильных глаголов на этот раз не потребовалось. После томительного десятиминутного ожидания преподавательницы кто-то из ребят сбегал в деканат и вернулся оттуда с радостной новостью, что семинара не будет: заболела немка.
Сквозь шум и гам пробился тоненький голосок профоргши, оповестившей, чтобы никто не расходился: есть необходимость провести собрание
Кто-то стал возражать: не сходить ли лучше в кино?
Но не прошло и минуты, как усмиренная «детенышем» группа притихла и приготовилась слушать.
Начала «детеныш» издалека:
«В то время как вся страна, весь народ и т. д. и т. п. … некоторые студенты забывают о своих основных обязанностях…»
«Может, умолчит?» — с надеждой подумал Ипатов, которому не хотелось, чтобы его имя трепали по таким пустякам.
Нет, не умолчала. Назвала его, Вальку и еще одну девчонку, ту самую Тихонову, которая собирала взносы на «Общество Красного Креста и Красного Полумесяца», — оказывается, она эту работу должна была сделать месяц назад. Об Ипатове профорг повторила все слово в слово. Даже не преминула сказать, что он ведет себя как мальчишка, а не как бывший фронтовик.
А под конец добавила:
«Я только напомнила Косте, что его долг учиться и за себя, и за погибших товарищей, которые лишены такой возможности, так он почему-то рассердился и чуть ли не покрыл меня матом!»
Собрание возмущенно загалдело.
«Неправда! — крикнул Ипатов. — Я сказал: катись ты знаешь куда?»
«Это то же самое!» — бросил комсорг (не тот, что ездил потом с ним на Песочную к Вальке, а другой, их за пять лет сменилось немало).
«Брось, Ипатов, придуриваться! — заметил староста (тоже фронтовик и потому, как казалось Ипатову, свой в доску). — Обругал человека ни за что ни про что. Лучше бы извинился!»
«Ребята! — взмолился Ипатов, — Неужели вы не понимаете, что есть предел даже политической демагогии? Что нельзя — нельзя, понимаете? — спекулировать на таких вещах? Я понимаю, это имело бы еще смысл, если бы наша учеба могла хоть на мгновение вернуть погибшим жизнь. А так? Неужели до тебя это не доходит?» — повернулся он к «детенышу».
«Ты думаешь, что ты самый умный!» — сердито пискнула она.
«Ей-богу, ребята, не думаю. Во всяком случае, я подсчитал, пятеро, нет, шестеро из нашей группы умнее меня, а остальные такие же дураки, как я!» Сказал и под общий смех сел.
Некоторое время его еще шерстили, а потом как-то незаметно разговор перешел на предстоящие лыжные соревнования («Стопроцентный выход… никаких справок от врача… хоть на карачках, но доползти до финиша…»). Но на лицах ребят еще долго поигрывало любопытство, кого Ипатов имел в виду, говоря о самых умных.
Ипатов же сидел да посмеивался. И с нетерпением ждал перерыва. Ведь обалдеть можно, сколько еще томиться — час двадцать пять минут! — до встречи со Светланой, если, конечно, она придет, как нагадала бумага. Мыслями Ипатов то и дело переносился в большой гимнастический зал, где занимались «западники»…
Она долго выбирала, куда пойти — на художественную гимнастику или волейбол. Правда, интересовала Светлану еще и стрельба из лука. Последнее объяснялось тем, что в Робин Гудах ходила ее шкафоподобная подруга. И не просто ходила, а была даже каким-то чемпионом. Но, попробовав раз натянуть тетиву со стрелой, Светлана уже больше о стрельбе из лука не заикалась. И хотя в школе увлекалась волейболом, остановилась она все-таки на художественной гимнастике: восхитительная музыка, плавные, женственные движения, привычные с детства знакомые предметы — скакалка, мяч, лента, обруч… К тому же (Светлана скорее проговорилась, чем похвастала), она привезла из Швеции два умопомрачительных английских гимнастических костюма — красное с белым и черное с голубым. Наверное, все ахнули, когда она вышла на помост. Тоненькая и гибкая, она, надо думать, и свои упражнения делала легко и красиво… Эх, взглянуть бы одним глазком, как она там…
Короткий перерыв. В коридорах не видно было ни одного «западника»…
Он и сейчас помнит эту фотокарточку. Светлана и еще несколько девушек и юношей — все в аккуратненьких спортивных костюмах — перекидывались
Вспомнил он еще фотокарточки — все на прекрасной тисненой бумаге с красиво обрезанными краями. Родители Светланы с каким-то курносым толстощеким дяденькой в шляпе («Наш посол», — небрежно бросила Светлана на вопрос Ипатова). Сама Светлана с аккуратно подстриженным барбосом («Ты что, пуделя никогда не видел? Это же королевский пудель!» — удивилась она). Светлана у газетного киоска, сплошь завешанного красивыми журналами. Из окошечка с умилением поглядывал на девушку в белоснежном плаще беззубый продавец-старик. На некоторых глянцевых обложках красовались полуголые девицы в ярких купальниках («Подумаешь, — заметив смущение Ипатова, сказала Светлана. — На пляжах ведь тоже загорают в купальниках? Обыкновенная реклама!»). Прошло перед ним и множество всяких прекрасных видов, городских и сельских, трех скандинавских государств — со Светланой и без нее. Только, хоть убей, он не помнит, когда она их ему показывала. Нет, зря он не спросил у нее, как звали француза, предложившего ей когда-то свою руку и сердце. Возможно, он сейчас какая-нибудь шишка на ровном месте? Мон женераль! Мон амираль!..
В веселом трезвоне, ворвавшемся из коридора в пустую аудиторию, куда снова тайком, после перерыва, удалился Ипатов, отчетливо слышались подзадоривающие нотки: «А ну вперед! А ну смелее!» Ипатов поспешил на лестничную площадку. Отсюда лестница просматривалась почти до самого низу, и вряд ли кто-нибудь мог пройти незамеченным мимо него. Он увидит Светлану раньше, чем они встретятся взглядами. А сейчас вверх-вниз сновали студенты других отделений и курсов. Следовало набраться терпения: ведь только на переход из одного здания в другое у «западников» уйдет по меньшей мере несколько минут. К тому же, пока оденутся, пока разденутся. Сперва Ипатов стоял, упираясь руками в перила, затем переменил позу — облокотился на них. И вдруг в толпе, поднимавшейся по лестнице, он увидел первую ласточку — разрумяненного от быстрой ходьбы «англичанина». Вскоре за ним потянулись ребята из французской и испанской групп. Теперь с секунды на секунду могла появиться Светлана. Ипатов, который не курил уже около года, стрельнул папиросу у Коли Богоявленского, висевшего рядом на своих костылях. Прошло еще немного времени, и возвращавшийся с физкультуры народ повалил валом. Косяками и вперемежку шли «англичане», «французы», «испанцы», «норвежцы», «шведы», «итальянцы», «немцы»… Странно, что так долго не было «датчан»… Но вот наконец в самом низу показалась шкафоподобная девица. Она медленно, как аэростат, всплывала по лестнице. Через некоторое время на нижнюю ступеньку шагнул второй «датчанин», единственный представитель сильного пола в их женской группе. Сердце у Ипатова готово было выпрыгнуть из груди. Один за другим из вестибюля на лестницу выныривали «датчане», но Светланы среди них не было. И тут шкафоподобная девица заметила Ипатова. Ее взгляд был меток, как те стрелы, которые она выпускала из своего тугого лука, — угодил в самое «яблочко». Она сразу дала понять Ипатову, что знает, кого он ждет. Но в ее взгляде была и какая-то благосклонность, и поэтому он вежливо, даже с некоторой предупредительностью поздоровался с ней. Она впервые по-доброму кивнула в ответ. Он понял, что в ее глазах он был победителем, а победителей, как известно, не судят. Неожиданная доброжелательность девицы подействовала на Ипатова успокаивающе. Он тут же решил, что Светлана, как всегда, не торопится. Или заявится со звонком, или даже опоздает: профессор по античной литературе была строга, но в меру: входивших на цыпочках не трогала…