Три повести
Шрифт:
Он стал спускаться по полутемной лестнице с разбитыми окнами на площадках. Зимнее тяжелое небо лежало над городом. Во дворе валялись какие-то разбитые бутыли и слежавшиеся от сырости книги. Он вышел на улицу и пошел в сторону указанной ему Пушкинской. Ни один прохожий не встретился ему в этот предвечерний час. Дома стояли настороженные, скрывая жизнь, которая еще теплилась в их недрах. Штабной немецкий автомобиль пронесся навстречу с желтыми, не ослепляющими стеклами фар. Вскоре Макеев услышал мерный стук солдатских сапог. Он зашел за уцелевшую стену какого-то разбитого дома. Взвод немецких солдат
Библиотекаря Глечика, к которому дал ему личное поручение Суровцев, он разыскал во флигеле деревянного домика. Как бы по недосмотру оставленный, затерялся тот в глубине двора большого, видимо построенного накануне войны, дома. Глечик настороженно впустил вечернего посетителя. Его густо зарастающее синей щетиной лицо, похожее на лицо католического священника, было вежливо и непроницаемо. Близорукие глаза под сильными стеклами очков скрывали истинное свое выражение.
— Вам лично я нужен? — спросил он испытующе. — Тут есть еще другой Глечик… настройщик.
— Мне нужен Глечик, работающий в библиотеке.
— В какой именно? — вежливо осведомился тот.
Макеев замялся.
— Вот в какой — не скажу… кажется, в библиотеке имени Короленко.
— Так. Я работаю в библиотеке имени Короленко, — ответил тот, все еще не впуская в комнату.
Макеев огляделся — каганец с фитильком в руке Глечика освещал холодные сени.
— Может быть, пройдем в комнату, — сказал он. — Николай Иванович просил достать ему одну книжку.
Минуту спустя он вошел следом за Глечиком в комнату. Бедность и неприглядность жилища поразили его, — много нищеты пришлось ему увидеть за полтора года, но такой он еще не видел. На столе, криво сколоченном из досок, стояли немытые, с остатками пищи, тарелки, и всюду густо лежала такой годичной давности пыль, что страшно было к чему-нибудь притронуться. На Глечике было осеннее заношенное пальто с обвисшими петлями и какая-то плюшевая женская шапочка, приспособленная под ермолку. Он придвинул Макееву ящик из-под консервов.
— Садитесь.
Макеев сел. Глечик продолжал стоять. Огонек каганца отблескивал в его толстых очках, и Макеев опять не мог разглядеть его глаз.
— Так. Я вас слушаю, — сказал тот учтиво.
— Я от Николая Ивановича, — повторил Макеев.
— Простите — кто такой Николай Иванович? — осведомился тот.
Макеев снова замялся: может быть, это был все-таки не тот Глечик, к которому он должен был прийти?
— Суровцев, — сказал он наконец напрямик. — Вы такую фамилию слышали?
— Так. И что же Николаю Ивановичу нужно? — спросил тот, не ответив. — Если книги, то я в данное время в библиотеке не работаю… и вообще библиотека не выдает на дом книг. А ваша фамилия как?
— Моя? Москаленко.
Глечик минуту раздумывал. Потом он подошел к двери и прислушался. Дом был пуст.
— Вы не обижайтесь, — сказал он, вернувшись. — Приходится соблюдать осторожность. Немцы подсылают агентов гестапо… у них это дело поставлено. Только дубовая работа, как и все у немцев, — впервые усмехнулся он. — Рассчитывают на угрозы, на страх… не знают наших людей. — Он прошелся по комнате, поводя шеей с большим кадыком и как бы все еще приглядываясь, принюхиваясь
— Шахтер. Подрывник-шахтер.
— Хорошее дело, — одобрил Глечик. — Надолго ли в Харьков?
Макеев полез в карман и достал из его глубины металлическую трубочку.
— Это что? — полюбопытствовал Глечик.
— Можете такое изготовить? Николай Иванович говорил — будто вы в слесарной мастерской работаете.
Глечик усмехнулся.
— Приходится. Примуса чиним да печурки мастерим из старых вывесок.
Он осмотрел трубочку.
— Конденсатор. Николай Иванович подходящие мины придумал, — пояснил Макеев.
— Я ведь в этом не специалист, — сказал Глечик. — Покажу, если можно — сработаем.
Он прошелся по комнате, поблескивая стеклами своих непроницаемых очков.
— Время сейчас трудноватое… немцы нервничают — чувствуют, чем пахнет в воздухе. — Он все еще присматривался к Макееву и недоговаривал главного. — В самом гнезде надо жечь… в самом гнезде, — добавил он вдруг.
Макеев ждал. Но тот заговорил о другом. Только позднее решился доверить он главное.
— Вы особнячок на углу не заметили? — спросил он как бы мельком. — За железной решеткой. Раньше там детская консультация помещалась.
— Нет, не заметил, — ответил Макеев.
— Там у них сейчас штаб… генералы живут. Вот где расшевелить бы…
— А как?.. — спросил было Макеев.
— Вы же подрывник… должны понимать. — Глечик подсел к нему на ящик и снял очки: он был близорук и в такой близости от собеседника они мешали ему. — Немцы запасают на зиму уголь для отопления… а если с углем в топку хорошую штучку подбросить? — Они оба молчали минуту, только длинные худые пальцы Глечика поигрывали по столу. Фитилек каганца мигал: от завешенного, окна несло холодом. — Может, как раз к рождеству или к Новому году придется подарочек… у них там елочка, вечер святого Сильвестра, добрый Клаус офицерам подарки приносит — Клаусом у них деда-мороза зовут. Хрусталь, знаете ли, из разных домов наворованный, все блестит, пробки хлопают… — Глечик почти замечтался. — Ну, тут и подарочек от харьковских жителей… от всей души.
Он преобразился. Вся скудость запущенного жилища отступила, как бы раздвинутая великолепием этого воображаемого, на весь Харьков, спектакля.
— Можно подбросить подходящую штучку, — усмехнулся Макеев.
Он вспомнил ночь в покидаемом городе на юге, и винный подвал с бессарабским вином, и Грибова в серебряных очках…
— Подрывать приходилось? — спросил он в упор.
— Делали раз попытку, но неудачно. Я этого дела не знаю и, по правде, боюсь. Был у нас с Тракторного один старый механик… но немцы его еще три месяца назад захватили.
— Что же, можно будет подучить, — сказал Макеев, глядя на пляшущий огонек каганца. Он только теперь почувствовал, как устал за этот первый свой день в Харькове. — Вы до утра меня не пригреете?
— А как у вас с документами? — осведомился Глечик осторожно.
— Харьковская прописка. В случае чего — механик Москаленко… работаю в машиностроительной немецкой компании.
Глечик остался доволен.
— Ложитесь на ящик. Большего предложить не могу.
Макеев оглядел бедность его нарочито запущенного жилища.