Три прыжка Ван Луня. Китайский роман
Шрифт:
И заявил, что не будет участвовать в этой вылазке. Разбойники обступили его — дело происходило ранним утром, в красивой речной долине, — потребовали объяснений, упрекнули в трусости. Ван очень спокойно передвинулся так, чтобы за спиной у него никто не стоял, объяснил, что хочет через три дня присоединиться к своим друзьям, но взять с собой бывших сообщников отказался. В его представлении, мол, все это «ненадежные волны», он же хочет добраться до твердой земли. Недавние приятели Вана принялись насмехаться над мягкотелостью братьев, спрашивали с издевкой, где же Ванова чаша для подаяний — они бы тоже туда что-нибудь положили.
Ван ушел. Но не успел пройти и двух ли,
Он проклял берег, который собирался покинуть, поплевал на свой меч — как поступают с мертвым, которого хотят пробудить к жизни, — поднял его обеими руками и, размахнувшись, вогнал в грудь человека, пытавшегося его запугать. Когда Ван разжал пальцы, он уже был один, если не считать мертвеца на дороге. Он просунул лезвие меж мертвых губ, и берег, только что им покинутый, брызнул ему в лицо жаркой струйкой; Ван лизнул эту обещавшую счастье кровь.
Потом он много часов, без перерыва, бежал, и Желтый Скакун тоже — впереди него. Потом наступил вечер, и Ван, не чувствуя голода, устроился на ночлег в лесу. Через два дня, питаясь одними плодами, сырым рисом и подношениями встречавшихся ему испуганных женщин, он наконец в час заката добрался до луга, с которого доносились пение и слова читаемой вслух сутры. И узнал в сидевшем у костра человеке молодого горбуна с гор Наньгу. В том месте разбил свой лагерь большой отряд.
перед тем, как Ван покинул отряд Ма Ноу, к нему в палатку зашли две девушки. Они осветили желтыми бумажными фонариками бамбуковое перекрытие над своей головой, тихонько поставили палки с фонарями в угол. Потом раскидали солому, в которую зарылся спящий, потерли ему веки и, усевшись рядышком на пол, внимательно наблюдали, как он приподнялся на локте, осторожно подвигал больной ногой — и улыбнулся.
Он кутался в коричневый халат, мозолистые ступни были босыми. Девушки с двух сторон взяли его за руки и потянули вверх, так что в конце концов он обнял обеих и оперся на их податливые круглые плечи. Они же склонились друг к дружке головами и обменялись испуганными взглядами. Младшая, слева, дрожала и все пыталась ухватить подругу за пальцы. Обе боялись, а вдруг этот ужасный колдун поднимется с ними в воздух, проломив крышу, или змеей обовьется вокруг шей.
Но Ван отпустил их, расправил на лбу у одной, потом у другой, аккуратно подрезанные челки [135] . Обе пришли в восторг. Младшая, правда, все еще не оправилась от испуга, тряслась и стучала зубами. Они щипали его за руки, которые он раскинул между ними. Щупали его мускулы, повисали на нем, потом старшая залезла пальцами в вырез халата Вана, а младшая пыталась ее оттеснить. Внезапно младшая (она теперь выглядывала из-за Ванова плеча, царапала ему грудь) наклонилась и вонзила зубки в его запястье, как заигравшийся щенок — в кость; с заинтересованным видом придвинулась поближе, не переставая покусывать неподвижную загорелую руку И искоса посматривала — когда же он вздрогнет от боли; пугалась — почему не вздрагивает. Но от его жесткой плоти у нее самой заболели зубы. Она устало почмокала губами и облизнулась.
135
Челка— отличительный признак девичества.
Эта
Вторая девушка, ростом не выше первой, но полненькая, не такая курносая и гораздо более изящная, врала не меньше своей младшей подруги, однако в иной, хвастливой манере. Она была склонна к сентиментальности, а также к самовосхвалениям. Периодически — месяцами — страдала от странной тоски, носилась со всякими авантюрными планами и с мыслями о самоубийстве, уже с того времени, как ей исполнилось двенадцать лет. Позже она часто вела себя как мученица, давала понять, будто пережила в жизни нечто необыкновенное, но когда на нее наседали, легко признавалась: все дело в том, что, не имея ни дома, ни родителей, ни родных, она очень страдает от пустоты и безысходности своего существования. Она считала себя особенной, не такой, как другие, но искренне, даже страстно любила подруг, хотя и не всегда с ними ладила, считалась умненькой, красивой, задиристой. Доведись ей попасть не в дом почтенного господина, а к какому-нибудь предприимчивому дельцу, ее давно бы продали в театральную труппу — и, возможно, там бы она нашла свое счастье.
Ван стал надевать штаны и сандалии. Девушки пытались ему помочь. Суетились, без умолку тараторили. Младшая фактически предложила ему себя, сказав, что ей уже больше пятнадцати и что она бы очень хотела присоединиться к такому могущественному заклинателю демонов. Ах, она с радостью срывала бы вместе с ним полевые цветы! Ван ответил, что подумает, и, поскольку они продолжали прыгать вокруг него, легонько толкнул одну, а потом другую. У младшей порвался халат возле ворота и под мышками. Она показала Вану — радуясь и немного стыдясь — свои смешные, еще почти детские грудки. Другая, «сентиментальная», обиженно поджимала губы, потому что малышка все время оттирала ее плечом, просила уйти, вслепую — не оборачиваясь — шлепала по носу.
Когда Ван схватил младшенькую за плечи и стал вертеть над мшистым земляным полом, так что у той закружилась голова, а слишком тесные штанишки лопнули, «сентиментальная» сердито проронила, что в доме их почтенного господина девушек таким глупостям не учат. Ван тогда и ее тоже обнял за плечи. Но она вырвалась и, опустив сверкнувшие глаза, шепнула, что может предложить кое-что получше. А именно: чтобы они с малышкой поборолись, или посоревновались в поднимании камней, или еще в чем-нибудь — как захочет ее подруга. Главное, чтобы померялись силами. Ван согласился и стал подзадоривать их, сам же уселся на солому. Потом привлек обеих к себе, успокоил, погладил раскрасневшиеся лица, которые все еще обиженно отворачивались одно от другого.
Лаская их, одновременно рассказывал забавные истории, услышанные еще в Цзинани.
Угольно-черные глыбы ночи медленно расползались в стороны. Серый газ просачивался в щели, раскалывал ночь на куски, кусок за куском исчезал. И из тьмы выступили катальпы — бараны, нагнувшие рога.
Ван облачился в синюю куртку, на шею повесил меч. Сказал девушкам: пусть быстренько сбегают к себе, захватят чаши для подаяний и прочие мелочи; им троим пора трогаться. Когда Ван зашагал рядом с ними — неторопливо, щадя больное колено, — он не стал объяснять, почему ушел из лагеря потихоньку и куда, собственно, держит путь.