Три птицы на одной ветке
Шрифт:
Тут Эльвира на мгновение умолкла, чтобы перевести дух, и Алевтина Никаноровна получила возможность впервые за последние дни высказать вслух что-то вроде собственного мнения:
— Это ты брось, доченька. Не приплетай меня. Не вали с больной головы на здоровую, — ты родила и ты воспитала, да бабушка твоя, царствие ей небесное, поспособствовала…
Потом бабушка еще с полчаса прохаживалась по казенным, но весьма уютным коврам, разговаривала сама с собой. Пожалуй, ей было даже весело.
— Ну, Софка, ай да Софка! И это
Впрочем, бабушка и сама не очень верила своим словам. Испытывала ли она обиду на внучку? Вряд ли. Скорей, это была досада, что опять провели. И досада-то — так себе…
Нет, Алевтина Никаноровна никогда не скажет ничего подобного тому, что сказала, умирая, ее мать. Поскольку лишь оскорбленная и униженная любовь способна на смертельную обиду. Здесь же никакой любви не ночевало. Ни с той, ни с другой стороны.
И вообще, Алевтина Никаноровна, протрубив долгие годы на воспитательной ниве, никогда ни к одному ребенку не питала самозабвенной привязанности, даже единственную дочь при первой же возможности целиком препоручила матери, а внучку впервые увидела упитанной трехлеткой с уже наметившимся норовом.
Она попыталась с ребенком самую малость посюсюкать — видела же не раз, как это делается, но либо она делала это слишком неумело, либо девчонка учуяла противоестественность такого поведения… Однако, решительно отстранившись, деточка произнесла внятно и громко: «Ди, бака такая!»
Алевтина Никаноровна инстинктивно замахнулась, чтоб подобающе шлепнуть по мягкому месту, она и при исполнении служебных обязанностей нередко прибегала к этому испытанному методическому приему, из-за чего пару раз имела неприятности, и хорошо, что потом ей удалось выйти в заведующие, а то — Алевтина Никаноровна сама признавалась — она рано или поздно кого-нибудь обязательно убила б…
Она замахнулась, но суровый взгляд дочери, а больше взгляд внучки, пронизавший с головы до пят неким, возможно, ведьминым огнем, остановил руку карающую.
Алевтина Никаноровна сама себе потом удивлялась, ибо ни во что сверхъестественное никогда не верила, банальный гипноз и то очень неохотно признавала, притом считала, что он действует лишь на слабые личности, а это к ней отношения не имеет.
Но факт остается фактом: она не шлепнула дерзкого ребенка, хотя даже по самым либеральным оценкам он заслуживал примерной порки. И никогда прежде с Алевтиной Никаноровной подобного не происходило.
Не происходило и потом. Потому что в отсутствие матери Софке все-таки порой влетало от педагогически подкованной бабки. И чаще бы влетало, если бы они вместе жили. И больше иррациональный
«Будешь так смотреть — еще получишь», — сулила бабушка, и взгляд становился нормальным — непокорным, ненавидящим. А страха в нем не было никогда. Как у Бильки, который появился в жизни Алевтины Никаноровны существенно позже…
На следующий день Софка, хитрая лиса, позвонила рано-рано, но бабуля уже успела позавтракать.
— Бабушка, ты на меня, наверное, очень обиделась, — затараторила она, не давая Алевтине Никаноровне опомниться и перехватить инициативу, — но ты ради бога меня прости, я хотела как лучше, я ведь знаю, с каким напряжением ты переносишь веселые компании, а там была такая толкучка, чужие люди, накурено, полежать совершенно негде… Словом, я боялась за твое здоровье, но сегодня другое дело, теперь мы дома, и здесь только свои, всем не терпится с тобой познакомиться, я их заинтриговала, рассказала, какая ты у меня с виду суровая, а внутри добрая и щедрая, настоящая уральская бабушка, вынесшая на своих плечах… Ну, и так далее… Ну, что, не очень обижаешься, ба?
— Много чести, — отозвалась Алевтина Никаноровна невозмутимо, однако убедительной невозмутимости у нее, пожалуй, не вышло. Да мне ваша Москва драная…
— Правда, машину, которую нанимали, пришлось отпустить — сколько можно деньгами сорить. Но мы бы с Димой за тобой на метро подъехали… Ты — как? Уверяю тебя, на метро — классно! Но если тебе тяжело, мы можем, конечно, такси возле гостиницы поймать.
— Обойдемся. Я еще пока, слава богу, не парализованная. Приезжайте, что уж с вами делать…
И Алевтина Никаноровна первой положила трубку. Несмотря на суровость тона, ей опять было весело. Хотелось смеяться над собой и над ситуацией, которая нормальному человеку, имеющему нормальную родню, должна, пожалуй, казаться бредовой. И еще старушку занимал один вопрос — все фокусы на сегодняшний день продемонстрированы или что-то еще имеется в рукаве на «бис»?
Через минуту выяснилось, что у внучки в запасе, как минимум, одна реприза. Потому что телефон зазвонил снова.
— Слушаю, — сказала Алевтина Никаноровна, готовая ко всему.
— Это опять я, ба, — донеслось из трубки, — голос при этом был несколько неуверенным, но после первых слов непобедимая уверенность вернулась к нему, — баб, мы тут подумали…
И внучке пришлось выложить свою последнюю инструкцию. А бабушка, чтобы хоть как-то поквитаться с несносной девчонкой, пусть и делать было решительно нечего в осточертевшем апартаменте, еще ровно полчаса просидела одетая перед телевизором, телефон в этот промежуток времени звонил еще раз, как видно, на всякий случай, но она, собрав волю в кулак, трубку не подняла. И наверное, зря. Наверное, внучке удалось бы ее вконец разозлить, так чтоб старуха «встала на принцип». Но и при таком раскладе Софочка свалила бы все на старуху…