Три секунды
Шрифт:
Злость, разочарование и отвращение, и еще чувства, еще мысли.
Операции не получилось.Он не сумел проконтролировать доставку партии.
Результата нет.Оба поляка в этот момент уже должны быть в Варшаве — собирать информацию об очередном партнере, устанавливать его личность.
Сделка не состоялась.Они зря притащили сюда пятнадцать «верблюдов» — десять опытных, которых они уже использовали прежде и в каждом из которых было по двести капсул, и пятерых новых, по сто пятьдесят капсул в каждом, итого двадцать семь килограммов свежайшего амфетамина; если его разбавить для продажи на улице, то получится восемьдесят один килограмм, по сто пятьдесят крон за грамм.
Но без подстраховки не получилось ни операции, ни результата, ни сделки.
Лишь попытка продажи, которая вышла из-под контроля и закончилась убийством.
Пит коротко кивнул бледной молодой женщине по имени Ирина. Деньги были готовы еще утром, перетянутые пачки лежали в карманах его брюк; он вынул одну, пошуршал банкнотами — пусть видит, что денег хватит. Женщина была из новеньких, слабоватая — в свою первую поездку Ирина доставила всего полтора килограмма. Когда его разбавят и подготовят к продаже, получится в три раза больше. Итого — шестьсот семьдесят пять тысяч крон.
— Твои четыре процента. Двадцать семь тысяч крон. Но я округлю в большую сторону. Три тысячи евро. Если в следующий раз не побоишься проглотить больше — получишь больше. С каждой партией желудок понемногу растягивается.
Красивая. Даже сейчас, с прилипшими к бледному потному лицу волосами. Даже после того, как она два часа провалялась на полу шведской трехкомнатной квартиры, мучаясь от рвоты.
— И мои билеты.
Хоффманн кивнул Ежи; тот вынул из внутреннего кармана темного пиджака два билета. Один на поезд Стокгольм — Истад и один на паром от Истада до Свиноуйсьце. Ежи подал их женщине; она потянулась к билетам, но он с улыбкой отдернул руку. Подождал, снова протянул, снова отдернул руку.
— Твою мать! Она их заслужила!
Хоффманн вырвал у Ежи билеты и отдал женщине.
— Когда нам понадобится твоя помощь, мы с тобой свяжемся.
Злость, разочарование, отвращение.
Они снова остались одни в квартире, изображавшей офис одной из стокгольмских охранных фирм.
— За эту операцию отвечал я.
Хоффманн шагнул к мужчине, который в первой половине дня застрелил человека.
— В этой стране яведу переговоры и яотдаю приказы.
Это больше чем злость. Это гнев. Все это время Хоффманн удерживал его в себе. Сначала предстояло позаботиться о «верблюдах», опорожнить их, спасти партию. Теперь гнев можно было выпустить на волю.
— Если кто-то стреляет — то по моему, и только по моемуприказу.
Пит не знал, откуда пришел этот гнев и почему он так силен. Злится ли он из-за того, что ошибся с партнером? Или чувствует свою беспомощность оттого, что погиб человек, который, возможно, имел то же задание, что и он сам?
— Пистолет. Где пистолет?
Мариуш ткнул себя пальцем в грудь, указывая на внутренний карман пиджака.
— Ты совершил убийство. За это дают пожизненный срок. И ты, придурок, до сих пор не избавился от оружия?
В нем бушевал гнев и что-то еще. Вы должны были отправиться в Польшу и обо всем доложить.Он подавил в себе чувство, очень похожее на страх, и посмотрел в лицо человека, с улыбкой указывающего на свой внутренний карман. Играй свою роль.Власть и уважение — добейся их и впредь никому не отдавай. Играй свою роль, иначе тебе конец.
— Он был из полиции.
— Откуда, мать твою, ты это знаешь?
— Он сам сказал.
— С каких это пор ты понимаешь по-шведски?
Пит медленно дышал, отмечая, что злится и устал. Он подошел к круглому кухонному столу с металлическими мисками, в которых было две тысячи семьсот пятьдесят исторгнутых из желудков и промытых капсул, больше двадцати семи килограммов чистого амфетамина.
— Он сказал «полиция». Я слышал. И ты слышал.
Хоффманн ответил, не оборачиваясь:
— На встрече в Варшаве мы с тобой были вместе. Ты знаешь, о чем там шла речь. Пока мы в Швеции, решения принимаю я, и только я.
Всю недолгую дорогу из Крунуберга в Васастан ему что-то мешало. Что-то жесткое на сиденье. Когда Херманссон повернула на Вестманнагатан и машина подъехала к дому номер семьдесят девять, Гренс приподнял свое тяжелое тело и пошарил по сиденью рукой. Две кассеты. Разные записи Сив. Гренс посмотрел на пластмассовые футляры, которые надо бы тоже отправить в коробку, потом — на переднее сиденье и бардачок. Там лежали еще две кассеты. Гренс нагнулся и засунул их как можно глубже под сиденье; ему одинаково страшно было и держать их в руках, и забыть в машине — последние четыре кусочка другой жизни, которые скоро окажутся в заклеенной скотчем картонной коробке.
Эверт Гренс предпочитал сидеть именно здесь, сзади.
Музыки у него теперь не было, не было и желания слушать регулярные вызовы по рации или отвечать на них. А Херманссон вела машину в плотном потоке городского транспорта гораздо увереннее, чем Свен или сам Гренс.
Теснота; три полицейские машины и темно-синий автобус «фольксваген» криминалистов стояли вторым рядом возле припаркованных автомобилей обычных горожан. Мариана сбросила скорость, въехала на тротуар и остановилась перед подъездом, у которого дежурили двое полицейских в форме. Оба с виду молодые и бледные; один из них торопливо зашагал навстречу красной машине, в которой сидели молодая женщина и двое мужчин. Херманссон поняла, в чем дело, и, когда Гренс уже собирался постучать в окошко, опустила свое стекло и показала удостоверение:
— Мы следователи. Все трое.
Мариана улыбнулась полицейскому. Он не только выглядел юным — он, скорее всего, и был очень молод, даже моложе ее самой. Он, наверное, служит всего несколько недель — мало кто не знает Эверта Гренса в лицо.
— Это вы приняли тревожный звонок?
— Да.
— Кто звонил?
— Аноним, если верить диспетчерской.
— Вы говорили — это расправа?
— Мы говорили, что это похоже нарасправу. Поймете, когда подниметесь в квартиру.