Три секунды
Шрифт:
Она исчезла за шкафом с основательно потертыми пазлами и деревянными кубиками и тут же вернулась, ведя двух мальчиков, трех и пяти лет, при виде которых у Пита радовалось сердце.
— Привет, папа!
— Привет-привет, папа!
— Привет-привет-привет, папа!
— Привет-привет-привет…
— Привет, мальчишки. Победила дружба. Больше «приветов» мы сегодня сказать не успеем. Завтра. Завтра попробуем снова. Согласны?
Он снял с вешалки красную куртку, натянул рукава на вытянутые руки Расмуса, потом привлек его к себе — снять тапочки и надеть ботинки на ножки, которые никак не хотели стоять смирно. Нагнувшись, Хоффманн случайно глянул на собственные ботинки. Проклятье. Он забыл бросить их в огонь. Это черное, блестящее могло оказаться пространством смерти, фрагментами кожи, крови и мозга. Он сожжет ботинки, как только приедет домой.
Хоффманн потрогал детское кресло, стоящее задом наперед на пассажирском сиденье. Закреплено надежно, и Расмус, как всегда, проковыривает узор, отрывая кусочки обивки. Кресло Хуго — с высоким квадратным основанием, пожестче; Пит проверил ремень безопасности, одновременно поцеловав мягкую щечку.
— Я только позвоню. Сможете посидеть тихо минутку? Честное слово, я закончу до того, как мы проедем под Нюнесвэген.
Амфетамин в капсулах, детские сиденья, которые надо закрепить как следует, ботинки, на которых блестят частицы смерти.
Ему до сих пор не верилось, что все это — элементы его обычного дня.
Пит выключил телефон в тот момент, когда машина пересекала запруженную въездную дорогу. Он успел сделать два звонка, два коротких разговора, первый — с бюро путешествий (заказать билет на последний рейс «Скандинавских авиалиний», на 18.55, в Варшаву), второй — с Генриком, представителем головной конторы; они договорились встретиться в Варшаве через три часа.
— Я успел. На этой стороне дороги я все закончил. Теперь давайте болтать.
— Ты разговаривал с работой?
— Да. С работой.
Три годика. И уже различает языки и когда на каком папа говорит. Пит погладил Расмуса по голове, почувствовал, как Хуго у него за спиной нагнулся, чтобы что-то сказать.
— Я тоже умею по-польски. Jeden, dwa, trzy, cztery, pie'c, sze's'c, siedem… [7] — Он замолчал, потом закончил — уже не так бойко: — Восемь, девять, десять.
— Здорово. Вон ты уже сколько знаешь.
— Я хочу научиться дальше.
7
Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… (пол.)
— Osiem, dziewie'c, dziesie'c. [8]
— Osiem, dziewie'c… dziesie'c?
— Вот ты и научился.
— Вот я и научился.
Они проезжали мимо цветочного магазина. Пит остановил машину, потом дал задний ход, вышел.
— Подождите минутку. Я сейчас.
Пластмассовый пожарный автомобиль стоял метрах в двухстах от гаража, посреди узкой подъездной дорожки. Хоффманну удалось не столкнуться с ним ценой того, что он слегка ободрал правое крыло машины о забор. Пит отстегнул ремень безопасности, снял детские сиденья и постоял, глядя на маленькие ножки, бегущие по темно-зеленой лужайке. Мальчики упали на землю и поползли сквозь низкий кустарник к соседскому дому. Сколько же в них энергии и радости. Иногда все так просто.
8
Восемь, девять, десять (пол.).
Держа в руках букет, Хоффманн отпер дверь темного дома; утром пришлось уходить второпях, все немножко опаздывали. Надо было бы помыть тарелки, оставшиеся на столе после завтрака, а потом убрать валявшуюся во всех комнатах первого этажа одежду, но Хоффманн сразу спустился в подвал — в бойлерную.
Стоял май месяц, и автоматика бойлера будет выключена еще долго. Хоффманн запустил бойлер вручную, нажал на красную кнопку, открыл дверцу, послушал — агрегат вздрогнул, когда в нем загорелось пламя. Пит наклонился, развязал шнурки, снял ботинки и бросил их в огонь.
Три красные розы на кухонном столе в тонкой вазе, они купили ее как-то летом на фабрике «Куста Буда». [9] Тарелки Софьи, Хуго и Расмуса на местах, определенных еще в квартире, из которой они уехали тем же летом. Полкило размороженной говядины с верхней полки холодильника, обжарить мясо, — соль, перец, сливки для соуса и две банки рубленых помидоров в собственном соку. Вкусно пахнет; палец в сковородку, — на вкус тоже отлично. Полкастрюли воды с каплей оливкового масла, чтобы макароны не слиплись.
9
«Куста Буда» — одна из старейших шведских фабрик по производству стекла, основана в 1742 г.
Хоффманн поднялся на второй этаж и в спальню. Постель осталась неубранной, и он зарылся лицом в подушку, хранившую запах Софьи. Собранная сумка, как всегда, в платяном шкафу — два паспорта, бумажник с евро, злотыми и американскими долларами, рубашка, носки, белье и туалетные принадлежности. Хоффманн взял было ее, но поставил в прихожей — вода закипела, полпачки ломких спагетти сквозь влажный пар. Он посмотрел на часы. Полшестого. Придется спешить, но он успеет.
На улице было еще тепло, последние лучи солнца скоро исчезнут за крышей соседского дома. Пит подошел к живой изгороди (этим летом надо будет подстригать ее вовремя), увидел по ту сторону мальчишек, которых узнал бы с закрытыми глазами, позвал — ужинать! Немного погодя услышал, как по узкой улочке приближается такси — повернуло, остановилось на дорожке, ведущей к гаражу, красная пожарная машинка снова устояла.
— Привет.
— Привет.
Они обнялись; он, как всегда, подумал, что не сможет разжать руки.
— Я не успею поесть с вами. Вечером надо в Варшаву. Срочное совещание. Но завтра к вечеру вернусь. Ладно?
Она пожала плечами:
— Не ладно. Я так ждала, что мы проведем вечер все вместе. Но — ладно.
— Я приготовил ужин. Все на столе. И позвал пацанов, они идут домой. Во всяком случае, должны.
Короткий поцелуй в губы.
— Еще один. Ты знаешь.
Еще один. Всегда четное число. Его рука на ее щеке, еще два поцелуя.
— Теперь три. Еще один.
Пит поцеловал еще раз. Они улыбнулись друг другу. Он взял сумку и пошел; глянул на изгородь, на дыру посредине — наверное, мальчишки пролезли там.
Что-то их не видно. Он не удивился.
Снова улыбнулся и завел мотор.
Эверт Гренс шарил по коврику, уходящему под пассажирское сиденье и ноги Свена Сундквиста. Под сиденье он спрятал две кассеты. В бардачке лежали еще две. Скорее забрать, уложить в коробку, забыть про них.