Три секунды
Шрифт:
Новое решение.
Он не хотел, не в состоянии был принять его.
— Стреляйте.
Пит услышал щелчок. Это оружие сняли с предохранителя. Он отступил тогда.
Теперь он стоял на видном месте. В центре окна.
Первый щелчок. Пит стоял на месте.
Следующий.
Второй щелчок.
Это палец лег на спусковой крючок.
Тысяча пятьсот три метра. Три секунды.
Он отступил.
Одно-единственное мгновение.
Оно растянулось. Пустое, молчаливое, нестерпимо долгое.
Гренс знал о таких мгновениях все — как они гонятся за тобой, набрасываются и никогда, никогда не отпускают.
— Жду. Объект не виден.
Хоффманн снова отступил.
Гренс сглотнул.
Хоффманн должен умереть и как будто знает об этом. Одно-единственное мгновение — и он воспользовался им, он снова куда-то делся.
— Объект снова в поле зрения. Четко виден. Ожидаю третьего приказа.
Хоффманн вернулся.
Гренс нащупал висевшие на шее наушники, схватил, надел на голову.
Повернулся к Свену, пытаясь увидеть обращенное в сторону лицо.
— Повторяю. Объект четко виден. Ожидаю третьего приказа. Прием.
Решение принимать ему. Только ему.
Гренс глубоко вздохнул.
Поискал на рации кнопку передачи, коснулся ее кончиком пальца, нажал, сильно.
— Стреляйте.
Пит в третий раз услышал команду.
Когда раздался щелчок и оружие сняли с предохранителя, он стоял неподвижно.
Когда раздался щелчок и палец лег на спусковой крючок, он стоял неподвижно.
Какое странное чувство — знать, что пуля уже летит, что ему осталось всего три секунды.
Взрыв заглушил звук, свет, дыхание, где-то рядом как будто сдетонировала бомба.
Мариана резко нажала на тормоза, машину занесло, потащило в кювет. Мариана сняла ногу с педали, снова нажала, справилась с управлением, остановила машину и вылезла. Она была так взбудоражена, что не успела испугаться.
Мариане Херманссон оставалось всего метров двести до Аспсосской церкви.
Мариана повернулась к тюрьме.
Ослепительная вспышка.
Потом густой черный дым повалил из большой дыры, в которую превратилось окно на фасаде тюремной мастерской.
Часть четвертая
Суббота
Наверное, ночь была темной, как всегда в конце мая.
Вокруг ждали дома, деревья, луга, размытые контуры. Они скоро проступят — медленно приближался рассвет.
Эверт Гренс вел машину по пустому шоссе. Он успел уехать на пару миль к северу от Стокгольма. Почти полдороги. Тело было напряжено, каждый сустав, каждый мускул еще болел от адреналина, хотя после выстрела, взрыва и гибели людей прошло уже двенадцать часов. Гренс даже не пытался поспать — он, конечно, прилег на свой диван, послушал молчаливый полицейский участок, но лежал с открытыми глазами. Мозг не желал отключаться. Гренс хотел вернуться к заплутавшим где-то мыслям об Анни и кладбище, представил себе место, где она покоится, — место, где комиссар еще не был, но куда обязательно поедет. В такую же ночь восемнадцать месяцев назад он хотел поговорить с ней, такие ночи он переживал только благодаря ей. Комиссар звонил в лечебницу, его не соединяли, он орал на дежурных санитарок; те в конце концов будили Анни и протягивали ей трубку; Гренс слушал ее дыхание и разные тихие звуки, свойственные только ей, и постепенно обретал покой, рассказывая ей что-нибудь, и она была рядом с ним. Когда ее не стало, Гренс перестал звонить. Теперь он садился в машину и отправлялся в Ердет, к мосту Лидингёбрун, к лечебнице, красиво раскинувшейся на престижном острове. Он сидел в машине, припаркованной под ее окном, смотрел на окно, потом вылезал из машины и шел вокруг лечебницы.
Эверт, нельзя скорбеть по расписанию. Эверт, то, чего вы боялись, уже произошло. Эверт, я не хочу вас больше здесь видеть.
Теперь у него и этого не осталось.
…Пролежав несколько часов, он встал, вышел в коридор, потом сел в стоявшую на Бергсгатан машину и поехал в сторону Сольны и Северного кладбища. Он снова поговорит с ней. Гренс постоял у ворот, рассматривая тени, а потом направился на север, мимо неясных очертаний, к стене, окружавшей тюрьму, и к церкви с красивой башней.
— Гренс.
Темнота, тишина. Разве не было этой вони, огня, сажи и солярки, разве могла оказаться сном эта голова в окне, рот, произносящий «я их убью»? Сейчас здесь остались только птицы, громко поющие на рассвете, и поселок, который проснется, ничего не зная ни о захвате заложников, ни о людях, неподвижно скорчившихся на полу.
— Слушаю.
Комиссар нажал кнопочку у калитки и теперь говорил в микрофон.
— Это я расследовал все это дерьмо. Впустите меня?
— Сейчас три часа ночи.
— Да.
— Здесь нет никого, кто…
— Вы меня впустите?
Гренс прошел в калитку, миновал центральный пост и оказался на одном из пыльных внутренних дворов тюрьмы.
Он никогда еще не приказывал стрелять в человека на поражение.
Это было его решение.
Его ответственность.
Гренс подошел к зданию, которое называлось «корпус „В“», ненадолго остановился у входной двери, задрал голову и посмотрел на третий этаж.
Гарью словно бы запахло еще сильнее.
Сначала — взрыв, пуля пробила, разнесла вдребезги сперва окно, потом человеческую голову. Следом — еще один, более мощный; гнусный черный дым, дым без конца скрыл то, что они пытались рассмотреть, — взрыв, которого никто не мог объяснить.
Его решение.
Он начал подниматься по лестнице, мимо закрытых дверей, навстречу запаху дыма.
Его ответственность.
Прежде у Эверта Гренса не было какого-то особого отношения к смерти. Он регулярно сталкивался с ней по роду службы, но о собственной смерти думал равнодушно. Мыслям о собственной смерти пришел конец тридцать лет назад. В тот день он, водитель полицейского автобуса, переехал голову, которая навсегда перестала мыслить. Голову Анни. Гренс тогда не стремился умереть, совсем нет, но и особого желания жить дальше у него не было. Он справился с виной и скорбью, закапсулировав их, и продолжил жить дальше, и вот теперь даже не знал, где начинать поиски.
Открытая дверь изнутри была черной от сажи.
Гренс заглянул в выжженную мастерскую, надел на ботинки прозрачные бахилы и переступил через сине-белую заградительную ленту.
В пространствах, куда пришел огонь, всегда покоится одиночество: языки пламени пожрали все, что могли, и покинули его. Гренс прошел по остаткам рухнувших полок и между станков, черных, покореженных и остановленных навсегда.
Оно было здесь. На потолке, на стенах. То, ради чего он пришел.
Белое Гренс уже видел. Белым техники-криминалисты помечают расположение фрагментов тел, и белого здесь было больше, чем на Вестманнагатан. А вот на месте преступления, помеченном красным, ему бывать еще не приходилось.