Три секунды
Шрифт:
Два тела превратились в сотни, тысячи кусочков.
Гренс задумался, сможет ли Эррфорс, патологоанатом, сложить их так, чтобы можно было их опознать. Люди, которые совсем недавно жили — и которых больше не существовало. Они превратились в ошметки, отмеченные флажками. Гренс начал считать флажки, сам не зная зачем. Всего несколько квадратных метров — а он уже успел насчитать триста семьдесят четыре. Гренс устал, перешел к окну, которого больше не было, к легкому ветерку, дувшему через огромную дыру в стене. Встал на то место, где стоял Хоффманн: церковь с башней — силуэт на фоне неба. На церковном балконе лежал снайпер. Он прицелился и выстрелил по приказу Эверта Гренса.
Поселок Аспсос уменьшался в зеркалах заднего вида.
Пару часов Гренс провел среди запахов горелого масла и тяжелого дыма. Некое чувство не давало ему покоя, сколько он ни считал части тела, помеченные белыми и красными флажками. Чувства этого он не понимал, но оно было отвратительным, держало его на взводе и напоминало крайнее раздражение. Оно не нравилось Гренсу, он хотел избавиться от него там, среди обломков и станков, которые никогда больше не заработают, но оно приклеилось намертво, шептало что-то, чего он не мог разобрать. Комиссар приближался к Стокгольму, он уже ехал через северные пригороды, когда на заднем сиденье зазвонил мобильный телефон; Гренс сбросил скорость, потянулся за пиджаком.
— Эверт?
— Ты не спишь?
— Ты где?
— В такое время, Свен, разве не я должен тебе звонить?
Свен Сундквист улыбнулся. Они с Анитой давным-давно перестали удивляться, если между полуночью и рассветом в спальне звонил телефон. Эверт всегда звонил, когда у него возникал вопрос, который требовал немедленного ответа, а подобные вопросы у него почти всегда возникали в ночное время, когда другие спали. Но сегодня Свен сам не спал. Он лежал рядом с Анитой, слушая, как тикает будильник; через пару часов он осторожно выберется из кровати, спустится на кухню в первом этаже таунхауса и порешает кроссворд — как всегда, когда ночи оказываются слишком длинными. Но тревога отказывалась покинуть их дом. Та же тревога, о которой раньше, вечером, говорил Эверт. Заблудившиеся мысли, не знающие, в какую сторону направиться.
— Эверт, я еду в центр. Приближаюсь к Гульмарсплан, потом поверну на запад. К Кунгсэнгену. Только что звонил Стернер.
— Стернер?
— Снайпер.
Гренс прибавил скорость, первые утренние работяги еще не выехали из гаражей, и вести машину было легко.
— Тогда нам одинаково долго ехать. Еду мимо парка Хага. Что ему нужно?
— Там узнаем.
Еще одни запертые ворота, еще один одетый в форму мир.
Гренс и Сундквист прибыли в расположение шведской лейб-гвардии в Кунгсэнгене с интервалом в две минуты. Стернер ждал их возле пропускного пункта. Он выглядел отдохнувшим, но одет был во вчерашнюю серо-белую камуфляжную форму. Форма была измята — эту ночь Стернер проспал не раздеваясь. Перед закрытыми воротами, на фоне полковых строений он казался типичным американским морпехом — стрижка «ежик», широкие плечи, квадратная челюсть. В кино такие ребята всегда встают слишком близко к герою и разговаривают слишком громко.
— Не успели переодеться?
— Так получилось. Когда меня вчера высадили… я пошел и лег спать.
— Спали?
— Как младенец.
Гренс и Сундквист переглянулись. Тот, кто выстрелил, — спал. А тот, кто принял решение стрелять, и его сослуживец не сомкнули глаз.
Следователи отметились на пропускном пункте, и Стернер повел их на пустынный двор между казармами — одинаковыми, озирающими каждого гостя строениями. Стернер шагал быстро, и Гренс еле успевал за ним. Прошли в первую дверь, поднялись по лестнице, дальше были длинные коридоры с каменным полом. Военнообязанные еще сидели в трусах, им предстоял день в униформе.
— Лейб-рота. Первая рота. Будущие командиры, останутся в армии дольше всех.
Стернер и его гости вошли в кабинет. Простая конторская мебель, стены давно пора побелить, на бетонном полу — линолеум.
Четыре рабочих места, по одному в каждом углу.
— Моих коллег сегодня не будет. Двухдневные учения на севере Уппланда, в районе Тиерпа. Так что нам никто не помешает. — Он закрыл дверь. — Я позвонил вам, как только проснулся. Меня выгнала из кровати мысль, с которой я заснул.
Стернер наклонился вперед.
— Я смотрел на него. В прицел. Я долго на него смотрел. Следил за его движениями, за его лицом почти тридцать минут.
— И?
— Он стоял в окне, его было видно полностью. Я слышал, как вы говорили — он знает, что его видят, он хочет продемонстрировать власть над заложниками, над ситуацией, может быть — над полицией. Вы говорили — он делает так потому, что уверен: он вне досягаемости.
— И?
— Вот что говорили вы.Что выдумали. — Стернер взглянул на дверь, словно желая убедиться, что она действительно закрыта. — Мнетак не казалось. Там не казалось. И сейчас не кажется.
— Объясните-ка.
Гренс снова ощутил противное чувство, которое не дало ему спать и было как-то связано со сгоревшей мастерской.
Чувство, что что-то не сходится.
— Я смотрел на него в прицел. — Объект в поле зрения. Ожидаю приказа. — Не знаю… он как будто услышал. — Повторяю. Ожидаю приказа. — Что в него могут попасть.
— Не понимаю.
— Я прервался. — Жду. Объект не виден. — Я прерывался дважды.
— И что?
— И оба раза… он как будто знал, что я готов выстрелить. Он уходил в сторону так… точно.
— Он уходил несколько раз.
Стернер беспокойно поднялся, подошел к двери, подергал ручку, потом выглянул в окно, на посыпанный щебенкой двор.
— Верно. Но оба раза… ровно тогда,когда я должен был выстрелить.
— А в третий раз?
— Он стоял неподвижно. Тогда… как будто… он как будто решился. Стоял неподвижно и ждал.
— И?
— Один выстрел — одно попадание. Девиз снайперов. Я стреляю, только когда точно знаю, что попаду.
Гренс встал рядом с ним у окна.
— Куда?
— Куда?..
— Куда вы попали?
— В голову. Не обязательно целить в голову. Но у меня не было выбора.
— Как это?
— На большом расстоянии мы всегда целимся в грудь. Где самая большая площадь попадания. Так что я должен был бы целить в грудь. Но он все время стоял в профиль, и, чтобы площадь попадания была как можно больше… я выстрелил в голову.