Три сестры. Анна
Шрифт:
Но оказывается, она ещё и неплохо всё запоминала. По крайней мере, пересказывала слова какого-то профессора об Иоанне Грозном очень связно.
– То есть, как я понимаю, когда ты вырастешь, то будешь у нас историком?
– улыбаюсь я.
– Нет, - взлетают хвостики, когда она отрицательно машет головой.
– Я буду прокурором!
– Да? С чего это вдруг?
– спросила я.
Глава 6.
Глава 6.
– Ну и где же ты таких слов нахваталась?
– заинтересовалась я.
–
– У Ксаны папа военный прокурор. Он защищает тех, кто кажется слабее. Потому что сильный делает, что хочет. Даже когда это не правильно. И вот тогда приходит Ксанин папа и возвращает всё так, чтобы было честно и справедливо. А того, кто поступал плохо, наказывает.
– Объясняет мне не по годам деловая малявка.
– Думаешь, справишься?
– интересуюсь я.
– Справлюсь, - уверенно кивает мелкая.
– Ксана всё узнала. Прокуроров пугают, подкупают или с ними договариваются. Подкупить меня не выйдет, у меня всё есть. Теперь вот даже котик есть. Договориться со мной не получится, я вредная. А напугать меня дедушка не даст.
– Тогда да, только в прокуроры и идти, - рассмеялась я.
– Простите, - подошёл к нам смутно знакомый мужчина.
– Я просто смотрю на вас... Аня? Я Саша, помнишь?
– Александр Николаевич, - вспыхнуло узнавание.
– Помню.
– А я вот не сразу узнал. Смех у тебя совсем не изменился. Твоя?
– кивнул бывший любовник на Алю.
– Нет, поиграть взяла, - хмыкнула я.
– И как же зовут эту прелесть?
– наклонился он к ребёнку, а Алька посмотрела на меня. Я кивнула.
– Алёна Константиновна, - представилась после разрешения мелочь.
– И что же привело вас на ВДНХ, Алёна Константиновна?
– заулыбался Александр.
– Гулять мне здесь нравится, Александр Николаевич, - ответила она.
А я посмотрела на неё с непониманием. То ли услышала, как я назвала Александра, то ли лисёнок намекнула, что не представиться в ответ невежливо. Да нет, вряд ли. Всего пять лет девчонке, хоть язва ещё та растёт.
– Какое совпадение, я тоже очень люблю здесь гулять.
– Отвечает ей, а смотрит на меня бывший. Улыбается, а глаза как раньше не загораются.
– А давайте вместе гулять, хотите, Алёна Константиновна, я вас на плечо посажу? Сверху лучше видно будет, - предлагает Александр, как будто близкий друг семьи.
– А мы с твоей бабушкой поговорим. Мы очень долго не виделись.
– Почти двадцать пять лет, - хмыкнула я.
– Нет, вам тяжело будет. Вы старенький.
– Улыбается Аля.
– Так дедушка у тебя тоже, наверное, почти как я, или он тебя на плечах не катает?
– привязался к ребёнку Александр.
– Катает. Только дедушка совсем не как вы. У него плечи шире, а живота нет. Он сильный. Бегает по утрам и отжимается. И гирю подкидывает и на лету ловит. И вообще, каждый год, когда новые солдаты приезжают, пробегает полосу препятствий. Мундир снимает и бежит. Говорит, вот, ребята, смотрите. Если я такой старый могу, то вы, молодые сильные парни, вообще со скоростью света должны её проходить.
– Гордо задрав нос, рассказывает Аля.
Александр Николаевич конечно от услышанного не в восторге. Лисёнок с детской непосредственностью потопталась
Однако Александр остался с нами и прощаться не спешил. Всё рассказывал о своей жизни, не смотря на мою явную незаинтересованность, как слушателя. И не понимать этого он не мог.
Да и я понимала, с удивлением и очевидностью, что какая-то заноза, засевшая в тот день, когда он сообщил мне о своей свадьбе, глубоко в душе, вдруг растворилась. Смылась в мутной воде мелочности и суетливости того, кто когда-то казался главным мужчиной в жизни. Да и сам Александр как-то измельчал, потускнел... Мне важнее было, чтобы Аля не накапала себе мороженным на подол одного из любимых платьев, чем то, что говорил Александр Николаевич.
– Лисёнок, ничего не забыла?
– выразительно посмотрела я на её юбку.
– Ой, салфетка!
– улыбнулась Аля и начала разворачивать бумажную салфетку, прикрывая колени.
– Что ты всё её лисёнок-лисeнок... Она же не рыжая!
– не смог скрыть раздражения в голосе Александр.
– А я лиса ценной породы, чернобурая, - гордо вздёрнула подбородок малявка.
– Так дедушка говорит.
– Избалованная она у тебя, - поджал губы Александр.
– Да? Не замечала, - пожала плечами я.
А потом уже совершенно беззаботно восхищалась не раз виденными фонтанами, "удивлялась" ловкости Али, уверенно идущей по высокому бордюру вдоль клумбы, и даже достаточно бойко пропрыгала нарисованную кем-то дорожку "классиков". Словно выплёскивала какое-то внутреннее напряжение. Ощущение затишья перед бурей.
И она разразилась. Обрушилась разом на всю страну, ломая судьбы, устоявшийся образ жизни, сминая общество, безжалостно круша прежние связи, обесценивая разом всё. И не давая ничего взамен.
Я только поражалась дикости происходящего. И ужасалась. Такого не было даже в войну. Голод был, мародёрство было, разруха была. А вот такого... оскотинивания не было. И откуда только повылезло всё это отребье без чести и совести? Я не узнавала мир вокруг. Честность приравнивали чуть ли не глупости, простой честный труд перестал цениться. Как и человеческая жизнь.
Иногда казалось, что я наблюдаю последние дни перед концом света. Безумную агонию. Но на фоне этого беспредельного разгула только ярче вспыхивали настоящие бриллианты, Данко современности.
Но внутри всё скручивало от гнева. Неужели ради вот этого спасали страну в войну? Поднимали из разрухи, ограничивая себя во всём и совершая невозможное, настоящие трудовые подвиги?
Меня ещё спасла бабушкина наука. Благодаря её давним разъяснениям я весьма подозрительно относилась к идее отдать свои деньги кому-то, пусть это и сберкасса, и считать, что цифры на сине-зелёной бумаге смогут мне чем-то помочь или обеспечить старость. Свои сбережения я хранила в золоте, в совершенно ликвидных обручальных кольцах. Которые можно было сдать в любом ломбарде. Да и старушка, сдающая одно или пару обручальных колец, никого никогда не удивит. А после того, как разрешили населению хранить валюту, то я добавила к способу сбережений доллары и английские фунты стерлингов.