Три сестры. Таис

Сдобберг Дина

– А вы?
– спросила я.

– Нестор Кузьмич, прибыл по этапу в феврале двадцать четвёртого, после замены смертного приговора на пожизненное заключение в лагере.
– Представился он.

– Простите, а по какой статье приговор?
– пыталась я быстро прикинуть возраст водителя-экскурсовода.

– Так нет никакой статьи. Я из эсеров. Политический заключённый.
– Прозвучало в ответ.

– Так уже столько амнистий...
– начала я.

– Ээ, нет, барышня! Вот уеду я и кто сохранит память об этом месте? Оно же скоро исчезнет! А так вот, всем рассказываю! Вы уедете, а про наш монастырь будете помнить.
– Не стал слушать

Нестор Кузьмич.

Забыть об этом монастыре я действительно не смогла. Первым делом по возвращению позвонила Дине с пересказом того, что рассказал старый эсер. Хотя для этого и пришлось задержаться на телеграфе и несколько раз продлевать разговор.

– Попробую поговорить со знакомой. Она в историческом музее работает, может подскажет что и как. И возможно ли вообще что-то сделать.
– Не стала отказываться Дина.

Посчитав, что необходимое я сделала, до следующей встречи на Байкале я решила сестру не беспокоить по этому поводу. Тем более, что вскоре мне поступил странный вызов. Некая Курико Такинава, прибыв из Маньчжурии, разыскивала свою дальнюю родственницу, то ли она была роднёй мужа родственницы, то ли наоборот, искала родню мужа, было запутанно и непонятно. Но искала она Сдобнову Антонину Тимофеевну.

– Да я вроде никогда замужем не была. Да и братьев вроде нет, - удивилась я.
– Посмотрим, что там за родня такая нарисовалась.

Глава 8.

Встреча с "родственницей" происходила на досмотровом пункте на границе с Маньчжурией. Я пересекать государственную границу Советского Союза не могла. Должность и погоны не позволяли. На встречу я явилась по форме и с удостоверением. К счастью, начальника погранпоста я знала лично. За тридцать лет службы с кем только не пересекалась. А тут и вовсе ещё из волны фронтовиков. Уже не молодой мальчик лейтенант, каким был в сорок пятом, многие из тех, кто знал как отстаивались наши границы уже уходили на пенсию или начинали готовить себе замену.

Но встретили меня с улыбкой и объятиями. И неизменным чаем со сладкими сухарями с изюмом и сахарной посыпкой. Почему-то именно такой комплект был в большинстве наших кабинетских тумбочек.

Небольшая комната, мало чем отличающаяся от допросной в любом отделении. Стандартные полтора метра от пола выкрашенные зелёной краской и под побелкой со следами протeков всё, что выше.

Широкий лакированный стол, напоминающий школьную парту, стул и скамья у стены с другой стороны стола.

Зашедшая в сопровождении двух пограничников имела ярко выраженные азиатские черты, но поздоровалась на русском чисто, почти без акцента. Прямая юбка до середины икры, строгий глухой пиджак под горло и полностью прикрывающий бёдра. Серый цвет. Забавно. Серый цвет чисто психологически смазывает картину нашего восприятия. Наш мозг знает опасность уныния и упадка сил, а потому взгляд соскальзывает с обычного серого цвета. А такой крой одежды полностью скрывает фигуру. Но самое интересное, что юбка такой длины режет рост. И спроси любого из тех, кто видел сегодня эту женщину, все скажут, что невысокого роста и расплывчато ответят о фигуре.

Она не улыбалась, держалась обычно. Не дружелюбно, и не высокомерно. А просто... Никак.

После

приветствия она сложила руки спереди на животе, прикрывая одну ладонь второй. Яркая искра бросилась в глаза. Женский перстень-печатка с бирюзой. И хотя это не было какой-то уникальной вещью, но я узнала это кольцо сразу.

– Ну, здравствуй, дорогая!
– заулыбалась я, просчитывая кем её представить.
– Очень похожа на фотографию! Очень! А мы уже и не думали, что кто-то остался, в войну искать было некогда. Да и стольких тогда потеряли.

– Узнали, Антонина Тимофеевна?
– спросил очень доброжелательный товарищ в скромном звании капитана.
– Родня?

– Да как сказать, товарищ капитан. Дядя мой, брат моей матери, после бунта на "Потёмкине" в этих местах каторгу отбывал. Ну и вроде как... Перед войной мы ещё на старый адрес получали пару писем с фотографиями. Имя помню. А почему Такинава?
– обратилась я уже к гостье.

– Потому что "вроде как", а не как положено.
– Прозрачно намекнула гостья, заодно дав мне понять, что она совсем не дура.

– Ну, это несущественно, - понимающе улыбался капитан.
– А что ж так долго тянули с розыском родни, раз и имя, и отчество, и фамилию знаете?

– Письма перестали приходить, после войны и вовсе без ответа были. Да и не хотелось навязываться, быть обузой. Всё оставляла на крайний случай.
– Да, Курико действительно дурой не была.

А ещё видно кое-кто ей весьма подробно передал наши разговоры и мои рассказы о себе и семье.

– В сороковом мы переехали в Лопатино, года не прожили, война начилась. А старый дом, ещё маминых родителей, где жил дядька, сгорел. Алкоголь.
– Поморщившись ответила я, словно не желая особенно вдаваться в нелицеприятные подробности биографии родственников.

Даже если будут проверять, все подтвердится. К счастью, я на личном опыте знала, и многократно убеждалась в том, насколько тяжело, порой просто невозможно проверить что-то произошедшее до войны. Отечественная война просто бороной расчертила всё на до и после. И не только жизни людей.

– А документов никаких нет?
– прекрасно это понимал и товарищ капитан.

– Да какие документы!
– махнула рукой я, мол, прекрасно его понимаю.
– Если только бабушкино фото предоставить. Она как раз это кольцо очень долго носила.

– Ну хоть что-то, - кивнул в ответ капитан.

Потом были долгие "разговоры" о тяжелой жизни в империалистической и капиталистической Японии, о сложности пути в Советский Союз и страхе за своё будущее, если ничего не выйдет, а уже все будут знать, что у неё в Союзе родственники.

Уже поздним вечером капитан подошёл ко мне на улице.

– Не будете против, если я закурю?
– спросил он.

– Нет, конечно.
– Улыбнулась я.
– Я хоть сама не курю, но кажется столько времени этим дымом дышу, что пора в заядлые курильщики записывать.