Три стороны моря
Шрифт:
— Привет! С чего ты взяла, что я тебя не люблю?
— Потому что я лучше вас всех. Все вы помните и помалкиваете, что в негласном рейтинге я на втором месте!
Аполлон тонко улыбнулся.
— Ну, допустим.
— Что тебе надо, голый красавец? Ты, наверное, хочешь, чтобы я поучила тебя стрелять из лука?
Он рассмеялся.
— Тебя нельзя не любить. На тебя невозможно сердиться. Я хочу, чтобы ты помогла мне осуществить одну великолепную идею.
— Что за идея? Чья?
— Моя, разумеется. Даже ты способна ее понять.
— В каком смысле? —
— Мысль достаточно сложна и запутана, чтобы ты захотела в ней разобраться. Я предлагаю соединить мою зону всевластия и твою зону всевластия.
— Поподробнее.
— Искусство и стремление к победе. Я стал думать о нас: вот я — вот ты… И знаешь, что получилось?
— Не догадываюсь.
— Новое понятие. Олимпийские игры.
— Что это?
— Я составил проект и предложил его отцу. Я рассказывал с таким вдохновением… Знаешь, что он ответил?
Я отчеканила:
— Надо подождать.
— Точно. Надо подождать лет двести. Я сказал: «Спасибо, что не пятьсот». А он: «Не хотел тебя огорчать. На самом деле надо подождать именно лет пятьсот».
— В чем суть?
— Ограничить зону всевластия Ареса. Чтобы люди испытывали друг друга не в бою, а вне боя. Не ярость, а состязание. Понимаешь, это совсем новое, такого нет. Это не вожделение тела к телу, не драка, не выращивание плодов, не охота, не торговля, не разбой, не ремесло, а иное.
— Зачем оно?
— Ради славы.
— Ответ мне нравится.
— Отцу трудно объяснять новое. Представь себе: смертные собираются вместе, но не уничтожать друг друга, не отбирать что-то друг у друга, а только побеждать. Успех в чистом виде, без крови и корысти.
— Успех без корысти — это я. При чем здесь ты?
Аполлон развел руками, отвернулся, отошел в сторону.
Свист-свист! Одна из стрел вонзилась в мой щит.
— Ты невыносима! Соревнования бывают разные. Стрельба из лука — без меня? Быстрота ног — без меня? Люди могут соревноваться даже в пении под кифару.
— Но никакой флейты!
— Хорошо.
— Вообще никаких дудок!
— Хорошо.
— Почему ты думаешь, что отец меня послушает?
— Я не думаю. Я просто не хочу ждать пятьсот лет.
Мы не можем без смертных. С точки зрения стратегии, это главное свойство любого из нас.
Бессмертие — слово, не больше. На самом деле бессмертия нет.
Просто условия существования иные. И такое существование может растянуться на тысячелетия. А может оборваться — когда угодно. И вот это целиком зависит от них.
Титан Прометей пострадал не из-за того, что дал людям огонь, как выдумала эта девчонка. Он задавал неудобные вопросы и напоминал Зевсу вещи, о которых отец не желает помнить.
Мы слишком долго существуем, чтобы не устать от попыток ответить на вопрос, кто мы такие.
Я — исключение.
Дело в том, что неуемная радость совершенства собственных действий — еще одно наше свойство. И все считают именно его главным.
Самый восхитительный, на пределе возможного боец из смертных все равно не достигнет уровня Ареса: это невыполнимо теоретически. Арес слит со своей зоной всевластия и воплощает ее. Всепоглощающее удовольствие от боя заменяет собой весь мир, смертные не способны так растворяться. Афродите абсолютно ничего не нужно, пока она смотрит в зеркало и наслаждается любовью, а так как время нас не меняет, она сможет это всегда, если…
Если! В этом если — вся стратегия богов.
Нас около двух сотен. Двенадцать олимпийцев со свитой: нимфы, музы, всякая мелочь. Обслуживающий персонал. И каждый бессмертен лишь до тех пор, пока есть какое-то количество смертных, предавших ему свои души.
И никто на Олимпе не знает, какое в точности количество.
Сто? Двенадцать? Десять? Восемь?
Или один, но бесконечно верный?
И все мы спорим за души смертных, соблазняя их кто чем умеет.
Мне трудно. То, что предлагаю я, требует больших усилий и приносит мало сладости.
Вкус победы — он для гурманов. Он вообще не сладок. Потому мне и нужны избранные.
— Хайре, мудрая-юная-грозная! Ты просила, я сделал.
Конечно, я ведь просила с помощью папы.
— Храмы твои я не трогал, ты сама можешь в них заглянуть.
— Да, — ответила я.
— А вот что касается беспризорных атеистов до двадцати пяти лет, то они уже у твоей мойры. [57]
— Да, — ответила я.
Гермес выдержал паузу и сказал:
57
Мойры — в греческой мифологии богини судьбы, прядущие причинно-следственные нити; в сущности же — просто служебное устройство.
— Кстати, могу предложить роскошное ясеневое копье. Длина одиннадцать локтей. Ручаюсь, экземпляр уникальный, поднять способны четыре человека из ныне живущих, причем один обитает на другом конце океана. Давненько дыхание Гефеста и фантазия смертного не вытворяли ничего подобного…
— Чье? — оборвала я его тираду.
— А, одного троянца.
— Это копье царского сына. Знаешь, кому оно посвящено?
— Нет.
— Мне.
— С тобой страшно разговаривать!
— Да уж, не Афродита.
— Кстати, тебе ничего не требуется посчитать?
— Все сосчитано.
— Ну, тогда хайре… Застегиваю сандалии и лечу на Сицилию.
— Смотри не споткнись.
Итак, поглядим.
Пастух, 20 лет. Всего лишь пастух? Ну, все в наших руках. Пока пастух. Царство Трои и Илиона. Нетронутый дикарь, можно сказать.
Сын вождя, 22 года. Но островок больно захолустный, маленький, даже Посейдону неинтересный. Надо же — остров, неинтересный Посейдону! Юноша, впрочем, перспективный.