Три стороны моря
Шрифт:
Нашли колха.
Колх был избитый временем, вступивший в него, во время, лет шестьдесят назад, раньше Рамзеса. Он говорил по-хеттски, и на эгейском наречии народов моря, и на промежуточном диалекте, который использовали в Велуссе; иногда он заговаривался по-колхски, а на языке Кемт объяснялся получше некоторых сынов Черной Земли.
Получше, чем Мес-Су, например.
Ба-Кхенну-ф стал учиться у колха диалекту Велуссы. Пожилой раб готов был рассказать ему все о царе Приаме, о Хеттусе, о своей Колхиде, упорно молчал лишь о том,
Царь Приам, по слухам, был невероятно богат и с каждым рассветом все богаче.
Хеттуса, без сомнений, была невероятно грозна и с каждым закатом все сильней и страшнее.
Колхида гордилась стадами дивных тонкорунных овец, а виноградниками такими, что самое дорогое вино из западного оазиса, коим потчевал колха щедрый Ба, раб пил с неодобрительной гримасой.
И Колхида, и Велусса зависели от хеттов. Колхи были их прямыми данниками, частью империи, хотя имели собственного царя. Велусса в империю не входила, но только потому, что хеттам так казалось удобней. Ради свободы Приам присылал больше всех даров. И ничего не просил.
Ба запоминал слова, проникал мыслью в чужой торговый город. Ба уже знал, что не обойтись без торговой миссии. Второй раз ему придется изображать из себя купца. Одни азиаты когда-то поверили. Что опасней? Нет, все же опасней было тогда, прежде.
Довольно скоро Ба пытался разговаривать с колхом по-хеттски, с легкой примесью эгейских выражений.
Время, то, в которое вляпались Великий Дом и северный раб-колх, это время шло. И безымянная девушка любила Ба, и Ба еще был молод, и он наслаждался ею.
За молчанием колха о собственной судьбе прятались новые знания. Ба не раз спрашивал его, даже приказывал, бесстыдно пользуясь своим правом. Раб мрачнел. Странно, рабы в Кемт, как правило, охотно разворачивали свое прошлое, был бы слушатель. Все они словно доказывали, что попали в рабство случайно, что судьба ошиблась…
Колх не скоро подался на уговоры. Для этого Ба пришлось пообещать взять его с собой в северное плавание.
— Ты же хочешь увидеть родину? — спросил как-то Ба.
И услышал:
— Нет.
Слово было твердым и жестким.
Раб не хотел домой!
— Ладно, я скажу тебе… Это будет проверкой. Все ли ты сумеешь понять…
И на чужом языке, на диковинной хеттско-эгейской смеси, колх медленно, монотонно передал свою историю.
Он пользовался уважением там, в краю тонкорунных овец. Он принадлежал царю. Это не было рабством, как здесь, просто все колхи принадлежат царю, это так естественно. Да, значит, царь уважал его… У царя была дочь, а кому можно доверить воспитание дочери, как не уважаемому человеку? Вот Ба кому бы доверил воспитание своей любимой дочери? Никому. Странный ответ. А царь колхов, мудрейший царь, доверил воспитание дочери уважаемому человеку. И он не подвел. Он учил ее… вот как Ба учит чужим словам, так ее он учил словам правильным. Он учил ее стричь овец лучше других, ведь царская дочь должна стричь овец лучше всех. Он многому ее учил. Она была способна, но… может быть, излишне решительна.
Колхида — прекрасный край, и прекрасная, размеренная и в то же время страстная была жизнь, пока не ворвались в нее эти люди… Дикари. Сами-то они считали дикарями мудрых колхов. Разбойники! Морские воры! Колхи отважны, но не дружат с морем. А эти с морем в сговоре.
«Иа-дзон!» — колх с отвращением скрежетнул имя бандита с ударением на последнем слоге.
Они пристали к берегу как гости.
«Я тоже пристану к чужому берегу как гость», — подумал Ба.
Они пристали как гости и принимали их гостеприимно, потому что колхи гостеприимный народ. «Не в обиду вам, айгюпты, но колхи гостеприимный народ», — с хеттским придыханием выговорил раб. Если Ба верно его понял.
Однако гостеприимство не понадобилось. Едва ступив на землю, не отведав предложенных яств, пришельцы напали на колхов, коварно победили их не в бою, а в тупой драке, после чего началось! Тонкошерстных овец, гордость Колхиды, они всех, что нашли, загнали на свои корабли, племенных барашков прирезали и зажарили на вертелах, не разбирая, а царскую дочь утащил в плен сам Иа! Дзон! Хвост шакала!
Конечно, воспитатель ее за ней последовал. Добровольно. Его не хотели брать. Его сталкивали в воду. Он умолял, его оставили.
Лишь далеко от берега, на другой день он догадался… вернее, увидел… юная девушка, послушная ученица… надо уметь произносить правду — она тоже ступила на палубу добровольно. Она кошкой побежала за главным разбойником, за его отвратительными длинными волосами, колхи темные, а у него волосы были на беду светлые. Они валялись на шкурах барашков… на гордости Колхиды… Вдвоем!
Потом стая кораблей-хищников приплыла в логово, к каменистым скудным берегам. Кроме олив, там ничего не растет. Натешившись, шакалий хвост бросил бедную девушку. Он же привез награбленное, и ему подыскали отвратительную, такую же светлую, как он, девку. Дочь местного разбойника.
Колхи гордый народ! Бедняжка… Дикаря раздражали ее усики над верхней губой, для колхов это привычно, а его раздражали. Девочка резалась, пытаясь их сбривать. Ничего не помогало. Еще она растолстела. Она ведь успела родить ему близнецов…
Он выгнал ее, попросту вышвырнул, как старый кувшин с продырявленным днищем. Ей нечего было есть. Вернуться к отцу… Как? Толстой, брошенной? Через год? Да если и возвращаться, каким образом, у нее ничего не было.
«И она продала меня, — сказал раб. — В рабство».
Потом колх слышал, будто бедная девочка отомстила обидчику. Она не сумела убить его. Зато она отравила ту девку, что буйный Дзон себе выбрал. На золото, которое ей дали за слугу, она купила яду. Еще говорили, будто она отравила своих детей. Или зарезала.
«Но я не верю в такую жестокость! — сказал колх. — Зарезать… Скорее она их тихо отравила».
И он несколько раз повторил: «На золото, которое ей дали за меня. На золото за меня. На то самое золото».
— Она могла поступить еще хуже, — сказал Ба.