Шрифт:
Пролог
Кухня запорошена цементной и древесной крошкой. Серой, цементной, совсем чуть-чуть, а древесной – от щепок до мельчайшей пыли – много, очень много. Она висит в воздухе и, пронизанная льющимся в кухонное окно апрельским солнцем, кажется золотой. Мия влетает в это невесомое светящееся облако, уверенная – сейчас, вот сейчас случится что-то волшебное! Например, она взлетит!
Но гладкие подметки новеньких туфелек скользят по линолеуму, сердце замирает: Мия чувствует, что вот-вот упадет, в животе становится холодно и весело… Или все-таки взлетит? Мысли несутся быстро-быстро, удивительно, сколько всего вмещается в одну лишь секунду! Упадет или взлетит? И она совсем, совсем не боится! Потому что точно знает: ничего плохого не случится! Не может случиться!
И
1. С низкого старта
«Вверх по лестнице, ведущей вниз» – идиотское же название! Выпендрежное. Как маникюр у Ксюхи. Мия покосилась назад. Даже через четыре парты было видно: сегодня ноготки одноклассницы разрисованы в черно-багровой гамме, не то черепа с окровавленными зубищами (на площади в один квадратный сантиметр!), не то еще какая-то безумная готика. И все это – в сочетании с льняными Ксюшиными локонами и небесно-голубыми кукольными очами! Красота получается вырвиглазная! Вроде неглупая девчонка (в этой школе других и не бывает), но ее эксперименты с внешностью – ведь полный же маразм! Который на самом деле, видите ли, означает, что девочка в духовных исканиях, что у нее богатый внутренний мир и все такое. Доказывая это, недели три назад Ксюха украсила свои пальчики некими иероглифами, о значениях которых, сто пудов, без понятия. Но для нее главное – продемонстрировать свою особенность! Ведь где иероглифы, там и тайны восточных философий, и прочий глубокий смысл. Такой глубокий, что его и не разглядишь. Вон как у этого, как его, Сэлинджера. Подумаешь, «Над пропастью во ржи»! Ах, классик, ах, тонкий психологизм, ах, глубины подтекста – так положено пищать, заходясь от восторга. И пищат ведь, вот что самое удивительное. А на самом деле ничего, кроме выпендрежа. «Хорошо ловится рыбка-бананка», подумать только! И в подростках ничегошеньки этот Сэлинджер не понимает. Даже Кауфман с его «Лестницей», хоть и дурацкое название, и то поадекватнее будет. Или Кауфман – тетка? Мия листанула рабочую тетрадь – толстую, в обложке «под кожу», с уже потрепанными углами. Точно, тетка! И ведь упаси божечки перепутать! Вот за каким лешим Неистовая Виса им все это впаривает? Для ЕГЭ оно без надобности, а если для общего культурного развития – так кому эта археология сейчас интересна? Сегодня народ плющится совсем от других имен. Хотя что от них останется через двадцать лет? Правильно, ничего.
Вся литература, что русская, что иностранная, закончилась в девятнадцатом веке, вздохнув, подумала Мия. А после наступила эпоха всеобщей грамотности, и пошли одни сплошные… эксперименты. А уж сегодня, с Интернетом, и вовсе… сплошной поток сознания, даже когда этого самого сознания кот наплакал. Сказать нечего, вот и изгаляются кто во что горазд. Эксперименты! Гадкое слово. На «экскременты» похоже.
Вот скукотень-то! Но все изображают на лицах трепетное внимание. Кому-то, может, и впрямь интересно – училка у них толковая, рассказывает так, что заслушаться можно. Только Ксюша все ногтями своими любуется. Забилась в самый угол и думает, никто не видит. Сейчас ей Виса вломит. Вот уж кому с фамилией повезло – Белинская! Небось и в учителя русского и литературы из-за фамилии подалась. Критикесса чертова! Нормальные учителя сейчас свои классы к ЕГЭ натаскивают, а у них, видите ли, повторение пройденного – к тому же в основном того, чего на экзамене точно не будет. Нет, с ЕГЭ наверняка все обойдется, ежегодная выпускная статистика тому свидетельство. Но в остальном… Вверх по лестнице, ведущей вниз над пропастью во ржи! Примерно так.
Мия быстро, почти не глядя, нарисовала на полях тетрадки лестницу, перила которой пышно колосились. Усмехнулась уголком рта и поставила на ступеньки длинную узкую фигуру – тощие ноги-ходули с мосластыми коленками, неправдоподобно прямые плечи, туго затянутые волосы, а вместо узла на макушке – кукиш! Шарж. Нет, пожалуй, уже и не шарж – карикатура. Очень похожая (рисовала Мия всегда недурно, знать бы, откуда такие таланты) и очень злая.
– А я бы вдул… – почти неслышно процедил
– Такой мымре? – удивленным свистящим шепотом поинтересовался деливший с ним парту Андрон.
Ох уж эта мода на старинные и вообще «эдакие» имена! Борислав, Андрон, Шахрия (рыженькая и веснушчатая!), Ефрем, бр-р! Даже Серафим у них в классе имелся! После пушкинского «Пророка» к нему, разумеется, приклеилось прозвище Шестикрылый, что было на самом деле лучше явно женского Сима. Мия временами недоумевала: чем родители думают, когда так детей называют? Ведь наверняка, проходя в школе гоголевские «Мертвые души», смеялись над Маниловым с его Фемистоклюсом и Алкидом. А как до собственных детей доходит – давай изгаляться! Ладно бы в честь бабушек-дедушек, а то ведь чисто «по моде». Ее, например, назвали как раз в память об отцовской бабушке, да и с фамилией имя сочеталось более чем приятно: Мия Лиу! Отца она помнила плохо, но Мия Лиу – это вам не Шахрия Семенченко. Андрон – и вовсе Кузякин. Андрон Кузякин – разве не прелесть? Все звали Борькиного прихлебателя, разумеется, Кузей.
– Не, Кузя, не скажи… – лениво протянул Борька. – Гляди, как попкой виляет. Очень многообещающе…
Мия вздрогнула. Хотя и понимала, что Борькина реплика относится не к ней – к Белинской, все равно стало гадко.
Но рука будто сама собой изобразила под нарисованной на тетрадных полях лестницей скорченную мужскую фигуру. Голова вывернута, словно спрятавшийся под лестницей подросток заглядывает училке под юбку. Оснастила вывернутую физиономию круглыми выпуклыми очками – как у Петеньки со второго ряда. Полного придурка, кстати.
Фу, гадость! Но Мия ведь не такая! Карикатура на училку – одно, а вот это… Она стремительно замазала подглядывающего подростка. Очертания видны, но уже не понять: не то человек, не то мешок картошки. Очки, правда, просвечивают, ну и ладно. Мешок картошки в очках, очень смешно. Надо бы и остальное замазать, но почему-то ей стало жалко. Прикольно получилось. Очень уж точно схвачены характерные черты Неистовой Висы. Даже высокомерное выражение узкого лица… Хотя все равно гадость, конечно. Как будто она, Мия, ничем не лучше Борьки. А ведь она не такая! Не такая, не такая! Даже директор, на Борьку со товарищи взирающий неодобрительно, на нее смотрит с уважением. А это дорогого стоит.
Школа была непростая – элитная. И кто тут элита, в миллионный раз думала Мия. Эти вот, сытенькие и по уши упакованные мальчики, отпрыски «малиновых пиджаков» из девяностых, глядящие на всех сверху вниз и убежденные, что «бабло рулит»? Да они, если присмотреться, и сами в том отнюдь не уверены. Вот и пыжатся, строят из себя хозяев жизни. Типа самоутверждаются. Воспитанные гувернантками, они точно знают, какой вилочкой следует есть рыбу, и автоматически поддерживают на лице едва заметную «джентльменскую» улыбочку. И с той же улыбочкой легко всадят эту самую рыбную вилку в подходящую спину. Они ведь элита, хозяева жизни.
Мии везло. Она не была даже хорошенькой, не то что красавицей. Тельце тощенькое, плечики острые, коленки костлявые, лицо и вовсе… странное. Вроде и глаза большие, и ресницы не куцые, а вполне пушистые, и носик изящный, и губы не тонкие, не толстые, в самый раз. И ямочка чуть выше левого угла рта имелась вполне прелестная. Но даже она дела не спасала: в целом выходило что-то невразумительное. Борька с присными Мию просто не замечал. Никто не замечал. Ну, кроме учителей. Училась Мия старательно: в элитную школу ей помогла пристроиться одна из маминых пациенток, и Мия, вглядываясь в зеркало, благословляла подаренную возможность «приподняться». Раз уж родилась не во дворце (ох, не во дворце), да и внешностью небеса не так чтоб… одарили, значит, надо брать мозгами.
Ничего, выровняешься, не переживай, утешала мама. Хотя Мия и не думала переживать. Ну разве что… самую чуточку.
«Выровнялась» она внезапно, за последнее лето. Как раз к выпускному классу.
В один из первых сентябрьских дней Борька прижал ее в углу за раздевалкой – пока что пустой за ненадобностью. В углу было темно и пыльно, пахло тряпками и чистящими средствами – кажется, именно тут, вон в том шкафчике, которого почти не видно, уборщица хранила свои причиндалы. Уборщицы, точнее: здание было немаленькое, и уборщиц директор держал целых трех. Вот бы хоть одна появилась!