Три венца
Шрифт:
Начало вызванной пожаром кутерьмы Степан Маркович Биркин и верный телохранитель его Данило Дударь проспали сном праведных. Только когда с возвращением панов возобновился на дворе прежний гам и шум, Биркин пробудился, растолкал запорожца и велел ему узнать о причине суматохи. Дворовая челядь очень охотно, во всей подробности и с надлежащими комментариями, удовлетворила их любопытство; так что, когда пан Бучинский вошел к Биркину, тот прямо встретил входящего вопросом:
– - Ужели же это правда, господин честной? Верить не хочется! Этот бравый молодец, красавец писаный, Михайло, или князь
– - И сам бы не поверил, кабы своими очами не видел, -- с соболезнующим видом отозвался княжеский секретарь.
– - Но то-то и горе, что беда редко одна идет...
– - Уж не без того-с, сударь, -- подтвердил Степан Маркович, -- едет беда на беде, беду бедой погоняет. А что же еще такое, смею спросить, приключилося.
Пан Бучинский тихо вздохнул.
– - Покамест еще не приключилося, но легко может статься. Ведь эта фрейлина Сендомирской панночки, панна Мария Биркина, вам, почтеннейший, никак племянницей доводится?
– - Племянницей. А что с нею?
– - Да изволите видеть... пожара этого, что ли, она так испугалась, или же... Не хотелось бы мне, признаться, выговаривать...
Пан Бучинский сострадательно потупил глаза и замолк.
– - Договаривайте, сударь!
– - в серьезном уже беспокойстве приступил к нему дядя Марусин.
– - Ради Бога, что с нею?
– - Вы сами требуете. Этот покойный князь Курбский (царство ему небесное!) как будто вкрался вдо-верие и в самое сердце панны Марии... Как узнала она тут про его внезапную кончину, бедняжку как молотом в голову ударило; ибо теперь (не смею скрыть уже от вас) она бредит, беснуется как полоумная...
– - Господи помилуй!
Степан Маркович набожно осенил себя крестом.
– - Представилось ей вдруг, что чуть ли не все тут в замке в тайном заговоре противу нее, -- продолжал прежним грустно-сочувственным тоном пан Бучинский, -- представилося, будто сама она день-два назад, в полночь, ходила на кладбище и по пути, спрятавшись под мостиком, подслушала разговор поджигателей церкви...
– - Ну, это и точно на умопомешательство похоже! Совсем сбрендила девка!
– - воскликнул Биркини в вол-нени и зашагал по горнице.
– - И добро бы еще о себе одной бы говорила; а то, сами посудите, ведь и ясновельможную панночку свою к делу припутала: уверяет, будто и та ходила с нею вместе на погост...
Биркин на ходу остановился.
– - Вот что! А та что же?
– - Панна Марина, конечно, говорит только то, что на самом деле было: что обе они никогда ночью и думать не думали отлучаться из замка. Но примите, почтеннейший, в рассуждение: каково-то положение нашей дорогой гостьи, дочери воеводы Мнишка и родной сестры княгини Вишневецкой Урсулы! Что говору-то про нее будет по всему воеводству! И все ведь из-за чего? Из-за помешательства вашей племянницы. Поэтому вот вам, не во гнев, дружеский совет мой: ни часу не откладывая, теперь же увезти ее восвояси. И для нее-то, и для панночки ее будет куда спокойней.
– - Оно точно... Ох, уж с этим бабьем -- наказанье Божие! Не было печали... Что же, Данило, ведь, кажись, и впрямь-то нечего нам делать, как поворачивать оглобли?
Особенная ли вдруг заботливость о дальнейшей судьбе православия в крае, или же неохота так скоро "поворотить оглобли" от жирных княжеских харчей было причиною, что более в данном случае хладнокровный запорожец взглянул на дело гораздо прямее и трезвее.
– - А почем знать нам с тобой, Степан Маркыч, -- возразил он, -- так ли, иначе ли было дело? А ну, как племянница твоя и вправду-то знает поджигателей, а мы увезем ее и, стало быть, сами же скроем злодеев?
Степан Маркович еще пуще насупился и почесал в затылке.
– - Беда сущая! И то, ведь, на совесть свою этакий грех взять...
– - Так позвольте же, почтеннейший, предварить вас еще вот о чем, -- заговорил тут уже настоятельно-деловым тоном пан Бучинский, -- разбираться дело будет вероятно завтра же в здешнем доминиальном суде, под руководством самого нашего светлейшего князя-воеводы. Что его светлость будет, как всегда, беспристрастен и терпеливо выслушает вашу племянницу -- ни минуты я, конечно, не сомневаюсь. Будут ли показания ее иметь надлежащую силу или нет -- другое дело; этого ни вы, ни я вперед не знаем. Но что несомненно -- это то, что подозреваемый поджигатель, в случае обвинительного приговора, обжалует решение доминиального суда коронному трибуналу в Люблине; а тогда, вместе с ним, будут вызваны в Люблин все свидетели, в том числе, разумеется, и племянница ваша...
– - Вот на! А без этого не обойтись?
– - Отнюдь. Без конфронтования (очная ставка) какой же суд? Судебные же разбирательства в нашем коронном трибунале, надо вам знать, производятся обстоятельно, но потому самому тянутся иной раз месяцы, а то и годы. Вестимо, что пока разбирательство не кончено, панну Марию из Люблина уже не выпустят... А случись так, что коронный суд признает поджог недоказанным, и кверелу (жалобу) панны Марии недобросовестною, так ей самой, пожалуй, "куны" не миновать.
– - "Куны?" Это что же такое?
– - "Куна" -- столб с железным обручем, который надевается на шею инкульпата.
– - Всенародно?!
– - А-то как же? Столб на помосте перед самым костелом...
Заключительный аргумент княжеского секретаря разом прекратил колебание осторожного коммерсанта.
– - Это уж последнее дело!
– - в ужасе воскликнул он.
– - Пойти, в самом деле, потолковать сейчас с Машей... Авось, опомнится, утихомирится...
– - И толковать вам с нею, право же, не к чему. Разве от молодой девицы, да еще обуянной горем и страстью, можно ожидать толку? Забрать ее без дальних разговоров -- и все тут!
– - Забрать -- и все тут!
– - согласился Биркин.
– - Спасибо вам, господин честной, на добром совете! А ты, Данилко, ступай-ка живо да коней обряди.
Было уже за полночь, и из целого ряда окон жалосцского замка в одном единственном только окошке брезжил еще запоздалый свет. То было окошко княжеского секретаря, пана Бучинского, заносившего в памятную книжку текущие заметки.
Вдруг до слуха его долетел какой-то необычайный в ночную пору шум из соседнего коридора. Пан Бучинский накинул на себя чамарку (сюртук в персидском вкусе, застегивавшийся под шеей и носившийся под жупаном), схватил со стола светильник и вышел в коридор.