Три Ярославны
Шрифт:
Скрипели колёса, дремали воины в сёдлах. Блестело неподвижное закатное солнце на шлеме Ромуальда.
Бенедиктус подъехал к Даниилу, и их кони пошли рядом.
— Восьмой раз вожу послов на Русь, и никогда дорога не была такой спокойной, — сказал Бенедиктус. — Печенеги поумирали от жары, а разбойники лежат в тени и не помышляют о разбое. Благодать. «Чему печалиться слуге, когда подкован конь, — пропел Бенедиктус, прихлебнув из фляги. — И близок дом, где в очаге всегда горит огонь...» Но тебя, я вижу, ничего
— Всяк радуется своему и по-своему, — отозвался Даниил.
— Тоже правда! — воскликнул Бенедиктус, довольный, что выпала возможность поболтать. — Отпустим же им грехи — завистникам, гордецам, корыстолюбцам — и оставим им их радости! Кесарю — кесарево. А Бахусу — Бахусово! Ибо когда я пью, я добр, а из этой позиции ещё интереснее наблюдать, что есть человек.
Даниил слушал вежливо, но не для диспута были его мысли, и далеки они были отсюда.
— Сего никому не дано знать, кроме Создателя, — кротко ответил он.
— Да нет, — возразил Бенедиктус, — и мы, грешные, любопытствуем. Лезем не только в душу, но и в тело — посмотреть, что там внутри, — скажем, какого цвета кровь... И хоть давно убедились, что зелёной она не бывает, продолжаем выпускать её из жил ближних.
— За это карает небо, но не мы.
Бенедиктус помолчал, вздохнул разочарованно.
— Броня у тебя покрепче, чем у нашего славного рыцаря, — кивнул он на закованного в латы Ромуальда. — Жаль, Даниил... я полагал, что двум самым умным в этом стаде есть о чём поговорить. — Он с сожалением заглянул в опустевшую фляжку. — Но тебе предпочтительней штудировать придворный этикет с дочерью твоего сюзерена...
— Прости, Бенедиктус, — перебил Даниил мягко, но решительно. — Говори, пожалуйста, тише. Княжна уснула.
Бенедиктус перевёл взгляд на повозку. Анна и правда спала, уронив рыжие пряди на книгу.
— Алла-а-а! — вдруг донеслось спереди из-за придорожного кустарника. — Алла, бисмилла-а! Ай, алла-а...
Даниил замер, прислушиваясь. Шалиньяк привстал на стременах. Воины разом ближе придвинулись к возку.
Ромуальд, чрезвычайно оживившись, выхватил меч и галопом пустил коня на крик. Злат хотел последовать за рыцарем, но Бенедиктус остановил его:
— Погоди, дай бедняге наконец свершить свой подвиг.
Через минуту за кустарниками путникам открылась стоящая у речки двухколёсная арба, запряжённая ослом. Подле неё Ромуальд цепко держал за бороду человека в шароварах и чалме.
— Что за несчастная судьба! — вопил бородач, простирая руки к подъезжавшим. — Стоит любому странствующему рыцарю увидеть сарацина, как он тут же хватает его за бороду... И все говорят — отдай гроб Господень! А откуда он у бедного сарацина, разве я его брал?
— Кто ты такой? — спросил Шалиньяк.
— Бедный сарацинский купец, везу в Регентсбург шёлк и амбру. Остановился для вечернего намаза... Добрая госпожа! — упал он перед Анной на колени. — Не знаю имени и титула... Разреши ехать под охраной твоих лучезарных рыцарей! Иначе бедному сарацину снова не миновать беды!
Анна подумала, поглядела на Роже, потом на Даниила, выпрямилась и простёрла руку — как делал её отец на судилищах в Киеве:
— Пусть едет!
Ромуальд разжал руку и смущённо отъехал в сторону.
— Да продлятся дни твои, мудрая госпожа! — быстро закланялся купец. — Да не меркнет свет очей твоих!.. И вот так от самой Палестины, — пожаловался он Бенедиктусу, влезая на арбу.
Анна глядела на Даниила:
— Я поступила по своему назначению, Даниил?
— Ты поступила по-королевски. Ибо сказано: благословен будет владыка милосердный.
Анна сдержала довольную улыбку. Рыцари и воины разошлись по своим местам, и снова под скрип колёс кавалькада тронулась в путь.
В зеркале горного озера плавала полная луна, и лик её временами покачивался от всплесков сонной рыбы. Маячили в тумане фигуры франкских воинов у заветного возка, торчали оглобли распряжённой сарацинской арбы.
В стороне от засыпающего лагеря Даниил совершал молитву. Но невольно, как ни погружался Даниил в святые, успокоительные слова, слух его ловил доносившиеся от повозки девические шёпоты.
В повозке, устланной мехами, Янка взбивала подушку, готовя Анне ночлег.
— ...а бывает, — слышался Даниилу шёпот Янки, — женщина не хочет, чтобы у неё появился ребёнок, и тогда нужно найти зёрнышко, которое нёс муравей, завернуть его в кожицу финика, что привозят нам греки, и привязать к голове...
— Какая женщина не захочет ребёнка?.. — отзывался Янке удивлённый шёпот Анны. — Вот если женщина хочет ребёнка, а его всё нет...
— Это ещё проще. Нужно убить кролика и смешать его мозг с жиром молодого гуся...
Даниил горячее зашептал молитву, но не творилась молитва. Уходили последние остатки благодати из души, уходил покой, и на место его вползала тоска, и сердцем вновь овладевало скорбное томление. Даниил закрыл руками уши, но не легче от этого стало его душе.
Так простоял он на коленях долго, а когда отнял от ушей руки, шёпотов уже не было слышно. Он поднялся и подошёл к повозке. Анна спала, но место Янки рядом с ней было пусто. С берега озера послышались плеск и тихий смех. Даниил раздвинул ветви кустов и вгляделся. На лунном мелководье темнели две обнажённые фигуры, Янка и Злат со смехом кружили друг вокруг друга, и змеями кружилась за ними нарушенная водная гладь...
Даниил глядел, не в силах оторвать глаз от этой дьявольской, греховной пляски. Но был ещё Бог в нём, и отвёл глаза Даниила от озера, и вернул силы расслабленной плоти.