Три заповеди Люцифера
Шрифт:
14 час.10 мин. 1 ноября 20** года.
Ближнее Подмосковье
Санаторий МВД «Дзержинец»
Вацлава Лещинского с Железным Феликсом роднили два факта: во-первых, Вацлав, так же, как и Дзержинский, был поляком, и во-вторых, тоже был чекистом, как говорится, до мозга костей. Чекистами были отец Вацлава и его дед, благодаря революционным заслугам которых служебный рост младшего Лещинского был стремительным. Однако и сам Вацлав, как профессионал, с лихвой оправдывал возложенные на него надежды. Контрразведывательная деятельность составляла смысл жизни Лещинского, даже после того, как в середине 60-х годов родная «контора» насильно отправила его на пенсию.
С лёгкой руки Мостового Вацлав активно участвовал в заговоре против Хрущёва, и после смещения последнего полковник Лещинский уже мысленно примерял на себя генеральский китель. Однако судьба преподнесла ему неприятный сюрприз: вместо приказа о повышении в должности пришёл приказ об увольнении на заслуженную пенсию в связи с якобы планируемым омоложением личного состава Центрального аппарата КГБ. Новый генсек рассудил здраво: кто предал единожды — будет предавать и в дальнейшем. Поэтому, не мудрствуя лукаво, тихо, без суеты и громких обличительных процессов, которые так любил товарищ Сталин, убрал всех заговорщиков — кого на пенсию, а кого на малозначительную профсоюзную должность.
С тех пор Вацлав возненавидел родную «контору», и, используя свой богатый опыт контрразведчика, стал активно работать против бывших коллег, чем надёжно обезопасил тайную деятельность членов «Ближнего круга». Благодаря Лещинскому в ФСБ регулярно поступала информация, которая не опровергала факт существования «Ближнего круга», но представляла его деятельность безобидной и вполне лояльной к существующей власти. Дескать, тешат себя на старости лет ветераны, играют по привычке в закулисные игры, но никому беспокойства не причиняют и старческий маразм дальше своего «Ближнего круга» не распространяют.
Вот так под видом клуба «Кому за…» в самом центре Москвы, под самым носом Федеральной службы безопасности, не один десяток лет гнездилась мощная высокопрофессиональная организация заговорщиков, во главе которой стоял её бессменный лидер — Сталинский сокол.
Василий Иванович нашёл Лещинского сидящим на лавочке в тихой безлюдной аллее. Несмотря на лёгкий морозец, Вацлав был без головного убора и без перчаток. Он что-то помечал тоненьким карандашом в чёрной записной книжке. Увидев Мостового, Лещинский встал, спрятал записную книжку в карман и по привычке одёрнул клапаны пальто, словно на нём была не гражданская одежда, а перепоясанная портупеей шинель.
— Гвардия не сдаётся? — пожимая руку, спросил его Мостовой, намекая на офицерскую выправку и не по годам бодрый вид.
— Не сдаётся и не умирает! — в тон ответил старый чекист, который догадался, что главный заговорщик явился к нему не для того, чтобы справиться о здоровье.
— Случилось что-то? — с равнодушно-показным видом поинтересовался Лещинский.
— Случилось, — скрипнул зубами Мостовой и присел на промёрзшую лавочку. Лещинский сел рядом, но вполоборота, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
— Калмыков пропал, — без долгих предисловий сообщил Мостовой.
— При каких обстоятельствах?
— В том-то и дело, что при очень необычных, можно сказать, хреновых обстоятельствах! — ругнулся в сердцах министр.
— Где и когда? — не меняя тона, поинтересовался Лещинский.
— Вчера вечером, в Кунцевском парке.
— И какая нелёгкая занесла старика в такое необычное время и место? — подозрительно сощурился Вацлав.
— Я послал, — неохотно признался Мостовой. — Надо было «концы зачистить», — упреждая следующий вопрос, пояснил Сталинский Сокол. — Я понимаю, Вацлав, что подобная работа — твоя прерогатива, но здесь всё не так просто.
— Одним ударом двух зайцев? — смекнул Лещинский, который сразу сообразил, что старый Калмыков плохо смотрится в качестве «чистильщика». — Калмыков не должен был вернуться?
— Не должен, — согласился Василий Иванович. — Он и не вернулся, но известий о его гибели до сих пор нет, труп отсутствует, и я подозреваю, что он выжил.
— А это плохо, — закончил мысль Лещинский.
— Очень плохо, — согласился Мостовой. — Я бы никогда не стал плести эту паутину, но ты ведь сам мне подбросил мысль «о ложной цели накануне стратегического наступления». Вот Калмыков в роли этой самой цели и должен был выступить.
Лещинский недовольно поджал губы: он не любил, когда кто-то залезал в его «огород».
— Кстати, мой личный «Бентли», который я дал на вечер Калмыкову, тоже пропал. Мы с исполнителем всегда встречались в моей машине, — пояснил Василий Иванович. — Поэтому чтобы его не настораживать, я сам настоял на том, чтобы Калмыков взял мой автомобиль.
— Сегодня же подай заявление в милицию об угоне автомобиля! Это крайне важно, иначе смышлёный следователь свяжет эти два факта воедино, и ты попадёшь под подозрение.
— Заявление не проблема, подам. Я боюсь, как бы Климент со страху не бросился в объятья твоих бывших коллег, — продолжил Мостовой.
— Он что у нас, без греха?
— Да нет, грехов на нём, как на Трезорке блох! Однако со страху чего не сделаешь. К тому же он не дурак, и всё о себе выкладывать следователю не будет, и если учесть былые заслуги, возраст, помощь следствию, то при желании все известные прегрешения можно списать за давностью времени. На худой конец, условный срок.
— Будем искать! — коротко заключил Лещинский. — Дома не появлялся?
— Нет, я узнавал.
— Значит, при себе у него минимум денег, паспорт по всей вероятности, тоже дома. Далеко не уйдёт.
— И ещё есть проблема, — нехотя признался министр. — Исполнитель! Он сейчас ушёл из-под моего контроля, и где его нелёгкая носит — одному богу известно.
— Зачистить?
— Безусловно! И по возможности раньше, чем моего старого друга.
— Зацепки есть?
— Только словесный портрет, да бывший канал связи, но это вряд ли тебе поможет.
Лещинский тяжело засопел. В его распоряжении было целое подразделение бывших офицеров спецслужб, натасканных за годы службы на выполнение заданий любой сложности, но для такой работы нужна была хоть какая-то отправная точка.