Три заповеди Люцифера
Шрифт:
— Садись в машину, я подброшу.
— Не надо! Я лучше на метро.
— Василий Иванович! Это не самое лучшее решение! Ты в метро когда последний раз был?
— 7 ноября 1941 года! На торжественном заседании посвящённом 24-ой годовщине Великой Октябрьской революции! — гордо отчеканил министр.
— С тех пор многое изменилось.
— Разберусь!
— Действительно многое изменилось! — думал Мостовой, глядя на заполонивших станцию метро нищих попрошаек, торговцев разносортным мелким товаром и неопрятных, давно немытых уличных музыкантов, на лицах которых отчётливо читалась начальная стадия деградации. Это было другое метро: не метро его юности, которым он привык гордиться и которое являлось ему в неправдоподобно ярких цветных снах о прошедшей молодости. — Менять надо страну! — беззвучно шептал он, глядя на плывущие вниз ступени эскалатора. — Менять, пока не поздно! Эх, успеть бы! Боюсь, не успею: не дадут наследники Железного Феликса. Эти «волки» если начнут гон, то своего не упустят. Господи! Хоть кто-то в этой стране нормально работает!
Глава 13
11 час. 10 мин. 10 ноября 20** года,
село Житное, Донецкая область,
Украина
Село Житное [43] состояло из двух десятков дворов, небольшого продуктового универсама, который селяне по старой памяти называли «сельпо», и покосившегося здания почты. Село, как село — ничем не хуже и не лучше других сёл. Так бы и оставаться ему безвестным и непримечательным, если бы в 1991 году по пыльной и колдобистой грунтовке под аккомпанемент громких политических лозунгов и улюлюканье электората, скрипя и подпрыгивая на колдобинах, не протарахтело Колесо Истории. В Киеве ещё не высохли чернила под Указом Президента о самостийности великой Украины, а Житное уже вошло в новейшую историю, причём в историю России и Украины одновременно. Дело в том, что граница нового самостийного государства прошла в аккурат по середине села — прямо по серёдке грунтовой дороги, разделив некогда единое административное поселение на украинскую и российские территории. Внешне всё осталось по прежнему: селяне, волею судеб попавшие на Украину, смело пересекали невидимую государственную границу, чтобы на российской территории получить на почте пенсию. После чего, вернувшись на родину (повторный прорыв границы), истратить её в украинском «сельпо», продавщица которого вновь народившейся украинской гривне предпочитала неконвертируемые российские рубли.
43
Настоящее название села в силу ряда причин изменено.
В свою очередь селяне с российской территории, дождавшись вечера, мелкими группами перебегали на украинскую сторону, где воровали с полей созревший подсолнечник и без зазрения совести под покровом тьмы тащили эту контрабанду через невидимую границу на российскую территорию.
В воскресные и праздничные дни жители сопредельных государств коллективно, зачастую целыми семьями, не скрываясь, попирали границу заплетающимися ногами и нетрезвыми голосами орали на всё село, точнее, на два села, русско-украинский песенный фольклор.
Но возмутительней всех вёл себя полуторагодовалый хряк Борька, хлев которого располагался на российской территории, во дворе одинокой старушки Митрофановны. По-хорошему Борьку надо было пустить на сало ещё в прошлом году, но Митрофановна была женщиной щуплой, слабосильной, а хряк вымахал здоровенный и удивительно смышлёный. Митрофановна трижды за бутылку первача нанимала мужиков, чтобы они закололи Борьку, но последний, словно чувствуя приближения безвременной кончины, домой не шёл и в руки не давался. Мужики, отведав первача, начинали гонять его по всей приграничной территории, но Борька, несмотря на свои внушительные размеры, ловко увёртывался, и, нагло похрюкивая, скрывался в зарослях шиповника на украинской стороне. Через день после вынужденной эмиграции хряк возвращался на малую родину, и, как ни в чём не бывало, занимал своё место в свинарнике. После третьей безуспешной попытки сделать из Борьки домашнюю колбасу, Митрофановна махнула рукой и оставила хряка в покое.
В тёплые погожие деньки любил Борька выйти на середину дороги, и, похрюкивая от удовольствия, улечься в тёплую мягкую пыль. Но то ли магнитные поля располагались в Житном как-то по-особенному, то ли из-за своего свинского характера, но ложился Борька всегда одинаково: поперёк дороги — пятачком в сторону российской территории, а филейной частью на территорию сопредельного самостийного государства.
— Нехорошо это, Митрофановна! Аполитично! — выговаривал старушке бывший колхозный агроном Микола Крыж, а ныне Глава поселковой администрации, над крышей которой развивался «жовто-блакитный» [44] украинский стяг. — Вот приедут к нам товарищи, тьфу ты! Приедут шановне господа [45] из Киева, а у нас представитель сопредельной стороны задницу новой республике кажет! Ты бы его, Митрофановна, повернула для приличия — пятачком к нам, а хвостиком к родному хлеву!
44
Жовто-блакитный (украин.) — жёлто-голубой.
45
Шановне господа (украин.) — уважаемые (почётные) господа.
— Вот пойди и переложи его! — недовольно поджимала губы маленькая, как подросток, Митрофановна.
— Не могу! — вздыхал бывший агроном. — Не имею права! Хряк твой?
— Мой! — утвердительно кивала головой Митрофановна.
— Ежели твой, то это российское имущество, а я, как гражданин другого государства, никаких прав на это свинство не имею! С моей стороны чистой воды самоуправство выйдет! Того и гляди, до международного конфликта дело дойдёт! Так что переложи его, Митрофановна! Христом богом и Верховной радой заклинаю! В целях укрепления дружбы и взаимопонимания между нашими государствами, переложи!
— А как из Москвы комиссия к нам нагрянет! — парировала сообразительная Митрофановна. — Придут эти, как их? Демократы! Придут демократы, значит, и что же они увидят?
— И что они увидят? — холодея от нехорошего предчувствия, интересовался Глава поселковой администрации.
— Нехороший факт увидят! — торжествовала Митрофановна. — Лежит наше российское животное к Кремлю задницей!
— И придали ей такое уничижительное для России положение по указке господ из Киева! — не упускал возможности поучаствовать в споре бывший армейский прапорщик Модест Булкин. На заре своей армейской карьеры Модест пару лет проработал помощником инструктора при политотделе дивизии, поэтому на всю оставшуюся жизнь сохранил тягу к изящной словесности. — А это Вы, господин Крыж, правильно заметили — конфликт международного масштаба! — ещё больше нагнетал политическую напряжённость отставной прапорщик.
В конце концов, совместными российско-украинскими усилиями хряка разворачивали вдоль дороги. Довольные собой участники международного проекта жали друг другу руки и расходились по домам. Тем временем зловредный хряк, наплевав на достигнутые в ходе нелёгких переговоров договорённости, через какое-то время, словно стрелка компаса, возвращался в исходное положение. С наступлением холодов Борька слагал с себя роль политического провокатора и большую часть времени проводил в тёплом свинарнике.
Именно в период такого политического затишья и приехал в Житное беглый заговорщик Климент Калмыков. Уж неизвестно, чем приглянулось Клименту Михайловичу это село, но только он твёрдо решил переждать лихолетье именно в Житном, а чтобы окончательно запутать российскую контрразведку, которая, по его разумению, должна была выйти на его след, снял себе комнату на сопредельной — украинской половине.
Несмотря на пограничный режим, оформление прописки, даже временной, никто у него не потребовал. Бывало, что украинские полицейские, то ли с умыслом, а может, и по недоразумению, забредали в Житное, но никаких иных чувств, кроме лёгкого любопытства к необычной полицейской форме, у селян не вызывали.
— В случае чего ты, мил человек, на почту беги, — поучала Калмыкова квартирная хозяйка. — Вроде как тебе письмо отправить надо, или по другой какой надобности. На почте они тебя не тронут, да и сами туда не сунутся, потому как почта на москальской земле стоит — чужой, значит, а на чужую сторону им ходу нет. Хоть и не видна граница, но они закон дюже уважают, потому как сами — власть! Пример для нас, значит.
Через три дня в сельпо, куда Калмыков пришёл за сигаретами, к нему подошёл странный худой субъект, чем-то неуловимо напоминавший грызуна. Уставившись колючим взглядом в лицо заезжего москвича, незнакомец какое-то время изучал его, потом ощерился в улыбке, показав мелкие, тронутые кариесом зубки и протянул для знакомства руку.