Три желания, или дневник Варвары Лгуновой

Рауэр Регина

Да, а собственно, сколько сейчас?!

— Варя, простите, что звоню в столь неурочное время…

Я наконец-то сажусь, выбираюсь из-под пледа, тут же мерзну и провожу руками по лицу.

В голове щелкает и знакомый голос соединяется с именем, точнее сначала выныривает фамилия.

Гордеев.

— …надеюсь, что я вас не разбудил…

Ноутбук включается медленно, загорается и я вижу привычную заставку с белыми цифрами в углу, что показывают 5:27.

Я подавилась зевком.

Полшестого

утра?!

Он надеется, что не разбудил меня в полшестого утра?!

— …хотя скорей всего, вы еще спали.

Какой догадливый!

Ответить ласково-убийственно «ну что вы, Ярослав, я давно встала, Алексей Михайлович[1] мой кумир!» хотелось сильно, но боюсь мой исторический сарказм оценен и понят не будет, поэтому я сказала другое:

— Что-то случилось, Ярослав?

Честно, зубами я скрипела только мысленно!

Материлась тоже.

— Я улетаю в Берлин на две недели, — проговорил Гордеев и мне даже почудилось в его голосе извинения, — перед вылетом… захотелось услышать ваш голос…

Злобный и охрипший со сна?!

Правда, это было б мило, не будь на часах пять тридцать!

Злая, но проснувшаяся я только сейчас различаю на заднем плане гул и шум, что так свойствен аэропортом.

Счастливого полета, пташка ранняя!

— По работе летите? — почти спокойно спрашиваю, ибо от обоюдного молчания начала чувствовать себя глупо и неловко.

— Да, планируем подписать контракт с немцами, — Гордеев зевнул. — Извините.

Подозрения, что принцип «не спишь сам — не давай другим» люблю не только я, появились сами и исчезать никак не хотели.

— Ничего.

Действительно, ничего, поскольку зевнула сама.

— Все-таки я вас разбудил.

— Да.

— Извините.

— Извиню, — я снова зевнула, — часам к двенадцати.

Гордеев тихо рассмеялся:

— Варвара, вы все же очаровательны.

Ну-ну, ты меня просто с утра и без косметики не видел во время сессии.

Впрочем, я и сама улыбнулась.

Почему-то на Гордеева злиться долго не получалось.

— В качестве извинений что привезти?

— Мне?! — я растерялась.

— Да, вам, Варя, — в голосе Гордеева послышалась улыбка.

А у меня перед глазами раскатался на всю комнату свиток — ну как в мультиках, знаете? — и замелькали перед глазами соборы и дворцы, да там один Музейный остров чего стоит!

А Берлинский зоопарк со слоновьими воротами!

— Фотокарточку рейхстага, — в итоге буркнула я.

И вакцину от зависти.

Гордеев помолчал, а потом скорее утвердил, чем спросил:

— Сердитесь?

Он издевается, да?

Конечно, я сержусь!

Мало того, что разбудили, так еще и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждое относительно исторически ценное сооружение и каждый музей изучен вдоль и поперек.

— Нет, не сержусь. Ярослав, мне ничего не надо привозить.

— Хорошо, — его голос превратился в обиженный лед. — Я вас понял, Варя. Объявили посадку…

— Я поняла, удачного полета и мягкой посадки.

— Спасибо… Варя?

Я уже отключаюсь, но замираю в последний миг и спрашиваю:

— Да?

— Не исчезай из моей жизни.

Уснуть я больше не смогла, поэтому проснувшегося Дэна ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.

— Сначала каша, — я мстительно улыбнулась улыбкой тирана, — будущий врач должен знать о правильном питание и пользе овсянки.

Тарелка сырников уехала обратно на середину стола, а каша была водружена ему под нос.

— Кушай и наслаждайся.

— Варвара, ты не Варвара, а жестокий варвар, — печально констатировал Дэн.

— Знаю, — безмятежно улыбнулся жестокий варвар.

Ну что я могу сделать, если овсянку в отличие от многих любила всегда?

Вообще считаю, что в садике меня недолюбливали именно из-за этого, а не потому, что, как утверждает мама, я отбирала куклы у девчонок, постоянно дралась с мальчишками и не давала никому спать в тихий час.

Неожиданный телефонный звонок заставил вздрогнуть, а высветившийся номер и слово «Геродот» побледнеть и перестать улыбаться.

Из-за стола я встала поспешно и в свою комнату ушла, не обращая внимание на удивленный взгляд соседа.

Геродот.

Отец истории.

Тот, кто звонил, для меня тоже был отцом истории, моим старшим наставником, советчиком, а еще он был куратором моей группы и профессором в нашем универе.

Я долго медлила прежде, чем ответить, но…

За свои поступки надо отвечать.

— Илья Германович?

Внутри что-то ухнуло.

Будто я с разбегу спрыгнула с вышки в холодную воду реки, как было однажды в детстве. Мы искренне считали, что третьего июня после двух дней жары под тридцать вода уже теплая. Если б не Ромка, вытащивший меня за волосы, я б тогда утонула.

— Варя, здравствуй.

— Здравствуйте.

— Через час начнется экзамен. Средние века, кажется?

— Да, — в горле пересохло, похолодело все внутри.

Первый экзамен из пяти.

И если я захочу, еще есть и возможность, и шанс.

Они закроют глаза.

— Варя…

— Илья Германович, я уже все решила, — перебила решительно, пока эта самая решительность еще была.

— Варя.

— И заявление уже написала, — вот это говорю торопливо.

Боюсь, что он успеет сказать?