Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография
Шрифт:
Рыков, Ворошилов, Сталин и другие в президиуме VIII съезда профсоюзов. 1928 год [РГАКФД]
25 апреля секретариат ЦК издал директиву об усилении кампании хлебозаготовок. Партия взяла курс на борьбу с кулаками. 16 мая было принято обращение ЦК «За социалистическое переустройство деревни», допускавшее раскулачивание — ликвидацию зажиточных крестьянских хозяйств, раздачу имущества беднякам и выселение кулаков. Деревня ответила вспышкой восстаний: 185 — в мае, более 220 — в июне. Их удалось подавить, но долго ли можно так управлять крестьянской, все еще крестьянской страной?
В марте стало ясно, что сторонники чрезвычайных мер намерены переложить ответственность за все неудачи и рыночной, и чрезвычайной политики в деревне на Рыкова. Определились и противники «завинчивания гаек» — умеренные, которых уже называли правыми. Рыков, Бухарин, Угланов. Колебался и Калинин.
В начале марта, на заседании Политбюро, Молотов резко критиковал очередной промфинплан — детище Совнаркома и Госплана. Рыков
2. Кризис политического стиля
Рыков давно привык работать на свой лад — и к его манерам привыкли подчиненные. Он редко демонстрировал рвение. Чаще выглядел усталым, настроенным несколько скептически. В таком обращении можно было почувствовать ноты высокомерия. А можно было подумать, что он утомился от бремени решений и ответственности — и просто не поспевает за переменами. Рыков окружил себя помощниками и консультантами, держался с ними корректно, дружелюбно, но использовал их мозги и усидчивость в своих интересах — и это тоже некоторые считали «барством». Мол, без референтов, без «костылей» он не способен действовать. Он редко демонстрировал собранность, нервное возбуждение, еще реже взрывался. Работалось с ним спокойно и надежно, но и молодых да ранних поклонников такой стиль поведения не привлекал. Им он казался слишком скучным для революционера, для борца. У него не сверкали глаза, как у Троцкого. Рыкова трудно было представить красным командиром, он не горел энтузиазмом, предпочитал поспешать не торопясь. Нередко подолгу не заглядывал в служебный кабинет из-за недомоганий. Здоровье подводило, он, бывало, на неделю-другую задерживался в больницах, отлеживался и в собственной кремлевской квартире. Некоторые видели в этом проявление социалистического барства. Он и на фоне соратников по «правой оппозиции» выделялся вечной маской равнодушия на лице и грустной иронией. Очевидный контраст с бурным прожектером Бухариным и жестким руководителем «от сохи» Томским, который даже при первом знакомстве на многих наводил страх: иногда казалось, вот-вот он достанет из кармана револьвер. Это почувствовала даже вдова Бухарина — Анна Михайловна Ларина, знавшая Рыкова, будучи совсем юной. В своих воспоминаниях она оставила такую его характеристику: «Алексей Иванович был человеком практического склада ума, у него было больше трезвого благоразумия. Они очень любили друг друга — Рыков и Бухарин, хотя бывало, что Н. И. доставалось от старшего товарища, потому что никогда нельзя было с точностью предсказать, чего можно ждать от Н. И., ибо политический расчет в конечном итоге был ему чужд» [132] . Это сказано, думается, слишком мягко. Действительно, двух столь разных по характеру членов Политбюро непросто было подобрать. И объединял их главным образом крестьянский вопрос, неприятие коллективизации. Близким другом Бухарина Рыков не был, часто они контактировали только в 1928-м, когда вместе пытались бороться против «левого поворота», а после 1929 года они вообще опасались контактов, понимая, что любую встречу будут трактовать в лучшем случае как заседание фракции. Бухарин — открыто эмоциональный, подверженный частым депрессиям, бросающийся из крайности в крайность, в то же время — «теоретик» не только по партийному амплуа, но и по духу. Рыкова, как известно, даже когда он был профессиональным революционером, привлекала практическая деятельность. Доброжелательные отношения с Бухариным он поддерживал с ленинских времен, но ни особого доверия, ни старой душевной дружбы между ними не было. Их связали обстоятельства. А позже — следствие, умевшее преподносить общественному мнению гранитные формулировки.
132
Ларина А. М. Незабываемое. М., 1989, с. 104.
Выступление Рыкова на съезде горняков [РГАКФД]
Большевиков рыковского поколения, пришедших в исполнительную власть, возглавивших заводы и города, нередко критиковали и критикуют. Мало кто из них получил достойное образование, и уж совсем единицы работали по дипломной профессии. В выступлениях и статьях Рыков предстает экономистом-прагматиком. Трудно было обвинить председателя Совнаркома в элементарной неграмотности: он действительно немало занимался самообразованием и требовал того же от помощников. Но для критиков все это выглядело притворством, дымовой завесой, игрой в профессионала, за которой скрывался мало что понимающий вечный подпольщик. И в рассуждениях Ленина, а тем более Сталина проскальзывало, что пройдет время — и правящую элиту придется менять на подросших отечественных специалистов, глубоких знатоков своего дела. Рыков относился к старейшим большевикам и, по сути, был во многом комиссаром, а не управленцем. Для Сталина это было важным аргументом: строптивого уклониста пора снимать с высокого поста. Правда, кандидатами на место председателя Совнаркома СССР во время обсуждения в «сталинской группе» оставались всё те же «старые большевики»: сам генеральный секретарь и второй среди равных в сонме его соратников — Вячеслав Молотов. Да и решительного большинства в Политбюро у Сталина не было — в особенности когда речь шла о крестьянском вопросе — традиционно самом обоюдоостром. И потому торопиться с отставкой Рыкова никто не собирался.
3. Шахтинское дело и «перегибы»
Слухи о тайном подковерном конфликте в высшем руководстве ходили всегда. Это были даже не столько «схватки бульдогов под ковром» (по известному выражению Черчилля), сколько отзвуки непроверенных сплетен. Все могло бы оказаться очередным миражом, но… Сразу на нескольких фронтах заваривалась кампания, которую мало кто мог предсказать, — и кампания с самыми опасными перспективами.
Алексей Иванович узнал об этом деле одним из первых. 9 февраля 1928 года заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода (все еще ориентировавшийся на Рыкова) доложил ему о раскрытии мощной контрреволюционной организации, несколько лет орудовавшей в шахтоуправлениях Шахтинского района и в «Донугле». Он рассказал, что ее деятельность направлялась и велась на средства Польши и Германии и что в зарубежных банках на имя главных персонажей открыты счета со значительными суммами как вознаграждение за контрреволюционную деятельность в СССР. Первоначально акцент делался именно на враждебные действия немецких специалистов.
Наконец 10 марта советская пресса сообщила, что в индустриальном, пропахшем пылью городе Шахты, что в Донбасском горнопромышленном районе, в городе со старыми производственными традициями, доблестным органам ГПУ удалось раскрыть контрреволюционный заговор технических специалистов (граждан СССР и зарубежных инженеров и техников), сотрудничавших с иностранными разведками. Общество, еще не перекормленное такими делами, не сомневалось в профессионализме органов. Больше пятидесяти человек подпали под обвинения, многие из них почти сразу сознались. Один из немцев оказался связан с националистической (и явно антикоммунистической) организацией «Стальной шлем», действовавшей в Германии. Это косвенно бросало тень на политику Рыкова — главного куратора всех «специалистов», славившегося умеренной позицией и, соответственно, потерявшего бдительность. Конечно, в первых публикациях о Шахтинском деле фамилия председателя Совнаркома не звучала, но он принял это дело и его широкую пропагандистскую трактовку как вызов.
Молотов, Андреев, Ворошилов, Бубнов, Рыков и др. в президиуме 1920-е годы [РГАКФД]
Еще до этих публикаций, 5 марта, Шахтинское дело обсуждали на заседании Политбюро. Зазвучали обвинения самые широкие — по адресу не только выявленных врагов, но и потенциальных. Рыков, как мог, защищал беспартийных специалистов, говорил об их необходимости для экономики, стремился деполитизировать шпионскую историю, не превращать ее в образец для других предприятий и партийных организаций, которые готовы утроить бдительность, обнаруживая все новых и новых вредителей. Впрочем, Председатель Совнаркома отстаивал свои интересы, планы главы правительства. При этом он не подвергал сомнениям обвинения, звучавшие по адресу шахтинцев. Не отрицал, что здесь речь идет о диверсии. Просто высказывал опасения, что теперь всех старых и иностранных специалистов будут причесывать под одну гребенку, а это вредно в первую очередь для индустриализации. Его точка зрения стала в те дни еще ближе к позициям Бухарина и Томского. Это не могло не вызывать раздражения сталинской группы: получалось, что во власти действует некая «тройка», некая опасная спайка влиятельных лидеров. Постепенно стало ясно, что Шахтинское дело — это серьезный рубеж, после которого политическая жизнь пойдет по новому курсу и в более напряженном ритме. Для Сталина шпионский скандал с разоблачением несоветизированных спецов ложился лыком в строку в систему доказательств о необходимости великого перелома — как в экономике, так и в политике.
Но будем иметь в виду, что ситуация и расклад сил во власти были намного сложнее прямолинейных представлений о борьбе двух групп. Например, непосредственно по «Делу об экономической контрреволюции в Донбассе» Томский — профсоюзный лидер СССР — на записку Ворошилова «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в „Шахтинском деле“? Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ОГПУ?» ответил однозначно: «По шахтинскому и вообще по угольному делу такой опасности нет. Это картина ясная. Главные персонажи в сознании. Мое отношение таково, что не мешало бы еще полдюжины коммунистов посадить». Бухарин вошел в комиссию (вместе с Молотовым, Сталиным и другими), которая разрабатывала идеологию дела, работала над формулировками, которые «пошли в народ». Рыков в этой комиссии не работал. Но и он не спорил с товарищами и не позволил себе публично усомниться в политической подоплеке дела. 11 апреля на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Рыков — именно он — сделал доклад «О практических мероприятиях по ликвидации недостатков, обнаруженных в связи с шахтинским делом», по которому партийный ареопаг и принял руководящую резолюцию. Рыков тогда заявил: «Полностью подтверждена связь всех этих „деятелей“ с польской разведкой, причем интересно, что они рассчитывали создать в результате вредительской работы кризис топливного хозяйства Союза к моменту завершения реорганизации польской армии, приблизительно к 1929–1931 гг.». Грозное заявление, вполне в духе тех, кто хотел «завинчивать гайки». Впрочем, Алексей Иванович выступал в своеём стиле — со множеством оговорок, как политический гроссмейстер, возможно, несколько заигравшийся: «Вообще говоря, политическая партия должна подчинять те или иные процессы вопросам политики, а вовсе не руководствоваться абстрактным принципом наказания виновных по справедливости. Если нам выгодно, то можно, конечно, и заведомых жуликов оставить на свободе. Ничего преступного с точки зрения интересов рабочего класса в этом нет».
Судебное заседание по процессу «Шахтинское дело». Июль 1928 года
«Шахтинское дело и практические задачи в деле борьбы с недостатками хозяйственного строительства» — так назывался доклад, в котором провозглашалось, что «дело приобрело явно общесоюзное значение, так как вскрыло новые формы и новые методы борьбы буржуазной контрреволюции против пролетарского государства, против социалистической индустриализации» [133] .
133
Шахтинское дело и практические задачи в деле борьбы с недостатками хозяйственного строительства // КПСС в резолюциях и решениях съездов и конференций и пленумов ЦК. Изд-е 9-е. М.: Политическая литература, 1984, т. 4., с. 576.