Три жизни Иосифа Димова
Шрифт:
– Здравствуй, Лиза! – сказал я. – Я, случайно, тебя не разбудил?- Нет… впрочем, да, – Лиза сделала попытку улыбнуться. – Я только было задремала. Как твои дела? Когда ты вернулся?
– Лиза, – сказал я и запнулся. – Ты говорила, что хочешь отправиться со мной в путешествие.
– Я хочу быть с тобой! – ответила Лиза.
– А если мое путешествие будет тянуться месяцы годы? – спросил я.
– Значит, и я буду путешествовать с тобой месяцы и годы. А почему ты спрашиваешь?
– Я прошу тебя подумать серьезно.
– Все равно, – сказала Лиза, – другого я не придумаю. – Она наклонилась, чтобы поднять край шали, и я увидел на экране ее небольшие округлые груди.
– Гм. В таком случае, ты должна завтра утром, в пять часов, быть у меня. – Помолчав, я добавил. – И захвати все необходимое.
Потом, когда разговор уже давно был окончен, в моем сознании неожиданно всплыл вопрос. Интересно, почему она
– У меня к тебе три просьбы. Во-первых, узнай, на каком аэродроме стоит самолет, который я получил в награду, и распорядись чтобы к шести часам он был готов к вылету. Во-вторых, приготовь в дорогу мои вещи согласно указанию „А” и, в-третьих, разбуди меня без десяти пять и сообрази в большой столовой завтрак на двоих.
Но Эм-Эм не пришлось меня будить, я проснулся после кошмарного сна вскоре после полуночи. Самого сна я не помню, все затянуло глубокой непроницаемой зеленой мглой. В душе остался осадок болезненной печали, похожей на тоску человека, который навсегда расстается с любимым существом. Я долго всматривался в светящийся циферблат электронных часов и всячески пытался вдолбить себе, что причины тосковать о чем бы то ни было у меня нет, что тоска – это плод фантазии авторов старинных книг, что если я убегу от своей работы, уеду из большого города, избавлюсь от того же Эм-Эм, который часто мне надоедает, то это только к лучшему, – в будущем у меня все будет хорошо. Но мне так и не удалось ничего доказать, я понял, что хитрю с самим собой; отчаявшись побороть это чувство, я дал ему полную волю – пусть бушует, пока не выдохнется.
К трем часам выдохся я сам, а может, просто испугался, потому что из неведомых темных уголков высунули мышиные мордочки подлые вопросы, они интересовались, хорошо ли я все продумал, не лучше ли отложить отъезд на север на завтра или, скажем, на послезавтра. Я как ужаленный вскочил с постели, побежал в ванную и встал под холодный душ. Потом оделся по-дорожному и пошел в кабинет просмотреть бумаги. На столе лежали чертежи моей новой КМ, которая сможет самостоятельно руководить производством себе подобных и работать над усовершенствованием своих управленческих и организаторских качеств. Я подержал чертежи в руках и, вполне сознавая, что совершаю чудовищное преступление, – убиваю свое детище, – разорвал их на куски и выбросил в корзинку. Часть обрывков рассыпалась по ковру. Только успел я с облегчением вздохнуть и закрыть глаза, как явился Эм-Эм и доложил, что приехала Лиза и он провел ее в большую столовую.
– Где твои вещи? – спросил я, рассеянно протягивая Лизе руку.
– Ты сначала поцелуй меня, пожелай доброго утра, а потом уже спрашивай о вещах, – рассердилась Лиза. Потом вдруг обняла меня, поцеловала в губы и начала кружиться вокруг меня, хлопая в ладоши. – Едем?
Эм-Эм заставил стол едой – как и подобает для завтрака в большой столовой. Лиза с аппетитом ела все подряд, глаза ее смеялись.
„Спросить, кто был у нее вчера вечером?” – мелькнуло у меня в голове, но я решил не портить ей хорошего настроения и промолчал. Да и какое это имело значение? Ведь пройдет всего несколько часов и все, что происходило вчера, станет далеким прошлым! В конце концов, какое я имею право сердиться на нее? Она готова отправиться со мной в полную неизвестность, не спрашивая, куда и зачем мы едем, на какой срок и вернемся ли сюда вообще, и есть ли там, куда я везу ее, театры и горячая вода. Главное, существенное – это ее доверчивость и самоотверженность, а то, что было вчера, – если вообще что-нибудь было, – мелочь, о которой не стоит думать. Человеку не следует думать о мелочах, когда он расстается с чем-то большим и значительным. Такие мысли роились у меня в голове, и мне было и хорошо, и грустно. Я выпил чашку крепкого кофе, насильно проглотил несколько кусочков хлеба, задумался, потом вдруг спохватился и сказал Лизе: „Пожалуйста, извини. Я должен написать важное письмо. Это не отнимет много времени. А ты пока завтракай. Спешить не надо – время у нас есть”. Я пошел в кабинет, нажал красную кнопку пишущей машинки и принялся диктовать: „Местному филиалу Всемирного бюро трудовых ресурсов. Прошу разыскать гражданина Ивана Настева, бывшего инженера Международного комбината детских игрушек, в настоящее время работает в Гренландии на рыбоконсервном заводе. Прошу вернуть его обратно и назначить на постоянную работу”. В этом месте у меня произошла заминка. Если я напишу „у этого товарища тяжело больна жена” или „этот товарищ занимается исключительно трудной работой по выведению редких видов роз”, в Бюро посмеются и скажут, что профессор Димов писал в невменяемом состоянии. „Этот товарищ, –
Сняв лист с машинки, я протянул его Эм-Эм, приказал положить в конверт и отправить в местный филиал Всемирного бюро трудовых ресурсов.
В это время прибыл вертолет, дежурные по вертолетной площадке принялись грузить в него наши вещи. Эм-Эм протянул мне листок, на котором он записал номер самолета и точное время вылета. В нашем распоряжении было полчаса.
– Следи за порядком в квартире, – сказал я Эм-Эм, перед тем как выйти на лестницу. – И запомни: главное, что от тебя требуется, – это записывать регулярно научную информацию, заносить сведения в картотеку. Ни одно сообщение, ни одна публикация бюллетеней научно-исследовательских институтов кибернетики не должна пройти мимо тебя! – сказал я и тут же подумал: „Зачем мне все это!” Но я прогнал этот коварный вопрос и продолжал: – Два дня пропущенной информации означают отставание на два года, запомни это. Думаю, что ты не хотел бы видеть меня плетущимся в хвосте, правда?
– Конечно, хозяин! – бесстрастно промолвил Эм-Эм. Его голос звучал как всегда – ровно и металлически.
– Ну, тогда до свиданья! – сказал я и протянул ему руку. Я чуть было его не обнял, но железный холод руки вовремя напомнил мне, что Эм-Эм все-таки машина и как всякой машине ему чужда сентиментальность.
– До свиданья, Эм-Эм,- крикнула Лиза, подходя к дверце лифта, и послала роботу воздушный поцелуй – Не забудь записывать, что идет в „Современнике!”
– Непременно буду записывать, барышня! – сказал Эм-Эм, и его глаза сверкнули.
Мы прибыли в аэропорт Север-3 без десяти восемь. Вертолет приземлился рядом с самолетом, мотор которого уже рокотал. У самолета суетился дежурный техник. Роботы-носильщики погрузили наши вещи на электрическую тележку, и через две минуты наши чемоданы очутились в багажном отделении двухмоторной птицы.
Самолет был четырехместный, но его можно было принять за скоростной транспортный воздушный корабль, рассчитанный на перевозку двадцати пассажиров. Кроме двух винтовых моторов, самолет был снабжен запасным турбореактивным двигателем, он мог находиться в воздухе около шести часов при скорости около восьмисот километров в час. Механик фирмы-производителя спустился по трапу, поздоровался со мной и вручил мне спецификацию и документы на самолет. В это время прибыл помощник главного диспетчера. Он попросил показать права на вождение самолета. Убедившись, что документы у меня в порядке, распорядился ждать старта и пожелал доброго пути.
Перед тем, как подняться в кабину, я огляделся вокруг. Воняло гарью, воздух клокотал от рева десятков машин, которые шли на посадку и взлетали, со свинцового неба время от времени опускались разрозненные снежинки.
Самолет пробил толстый слой облаков и вскоре очутился под ясным голубым куполом неба. Над нами сиял бездонный свод, чистый, прозрачный, будто вымытое стекло, а далеко внизу лежала бесконечная равнина облаков, неподвижная и белая, как ледяная пустыня. Я положил машину на курс, указанный в поданной перед полетом заявке, к всемирно известному курорту. Так мы летели минут двадцать, потом я резко переменил курс и повел самолет прямо на север, заставив его подняться на высоту около десяти тысяч метров. Убедившись, что все идет как надо, я включил автопилот и пересел в кресло для курения. Лиза, поднявшаяся в этот день необычайно рано, сладко спала и счастливо улыбалась во сне.
Год тому назад директор Международного метеорологического института пригласил меня поохотиться на голубых песцов в северной части Напландской низмености. Наслушавшись всяких чудес о суровой красоте вечнозеленых северных лесов, о тишине, покое, мелодичном скрипе санных полозьев, я пошутил:
– А что, если я влюблюсь в вашу северную природу и надумаю навсегда остаться среди вечнозеленых хвойных лесов?
– Что ж, у нас есть в тех краях небольшая метеорологическая база, – сказал директор и засмеялся. – Назначим вас метеорологом, женим на напландской девушке, и вы станете самым счастливым человеком в мире!Голубые песцы и напландские девушки, разумеется, сразу же вылетели у меня из головы, но вчера, возвращаясь из „сердца Африки”, я почему-то вдруг вспомнил эту шутку и ухватился за нее как утопающий за соломинку. Я решил искать в этом далеком краю спасение от боли, которая терзала мою душу, мне думалось, что там я найду ответ на вопросы, которые не давали мне покоя, ставили под сомнение всю мою предыдущую деятельность, мои будущие проекты, научные идеи. Появление нового типа гомо сапиенс, возникновение порядков, которые тут и там уже давали себя знать, требовало как можно скорее принять меры – остановить наступление машин на душу современного человека.