Три жизни Иосифа Димова
Шрифт:
Постепенно, анализируя каждый удар топора, я пришел к выводу, что рубить нужно сначала поперек, по диагонали, а потом, перерубив чурбан пополам, следует колоть его вертикально на поленья и щепки.
Сизые сумерки сгустились, потемнели.
Я вышел победителем из этой битвы, и хотя руки мои были до крови ободраны, а мышцы болели, словно кто молотил по ним дубинкой, настроение у меня было отличное. Я понес в избушку огромную охапку дров. Лиза, накинув на плечи мое пальто, вся съежившаяся и дрожащая от холода, ждала меня в сенях. Увидев меня, она бросилась навстречу и взяла из охапки одно большое полено.
Дрова
Потом мы обнаружили висевшую на гвозде керосиновую лампу, и я сразу догадался о ее предназначении: ее фитиль, несмотря на свою примитивность, напоминал фитили спиртовок, используемых в лаборатории, керосин же был мне известен из раздела промышленной химии. Мы зажгли этот допотопный светильник и принялись обшаривать все углы в поисках еды. Голод терзал наши желудки, словно лютый зверь. Во время „обхода” мы наткнулись на крышку люка, который вел в погреб – большую глубокую яму, вырытую под полом избушки. Я спустился в погреб и при свете лампы обнаружил мешок с картошкой, большую торбу, полную каких-то плоских белых зерен, увесистый кусок каменной соли. Это была спасительная, хотя и ничтожно малая находка, она обеспечивала нам на какое-то время независимое существование и покой, давала мне возможность подумать над тем, как избавиться от кровоточащей раны, что бередит душу, мешает жить.
Мы не знали, где взять воды, и потому принесли со двора немного снега, растопили его, положили в горшок с десяток картофелин и поставили его на огонь. Придвинув к очагу маленькие стульчики, мы уселись на них, и, грея озябшие руки и колени, стали с нетерпением ждать, когда сварится картошка.
В трубе гудел ветер, и эта его песня нам показалась даже приятной.
Поужинав, мы забрались под толстое меховое одеяло, которым была покрыта постель, сверху набросили свои пальто и как можно теснее прижались друг к дружке, согревая один другого своим дыханием. „Оказывается, и в простой жизни можно найти счастье”, – подумал я и протянул руки, чтобы покрепче прижать Лизу к себе.
В эту минуту тишину вспорол, словно нож протяжный дикий вой, от которого волосы невольно встали дыбом и перехватило дыхание. Этот вой раздавался совсем рядом, по ту сторону стены, отделявшей нас от внешнего мира, утопающего во мраке.
На другое утро я встал с постели до рассвета, укрыл Лизу с головой и принялся внимательно рассматривать старинные книги, которыми была заставлена большая полка. Мне попалась в руки тетрадь с печатью напландского министерства лесов. По распискам, которые хранились в тетради, я понял, что в избушке жил лесной сторож, в обязанность которого входила охрана полезной дичи зимой. Зона, в которую мы попали, на сто километров в диаметре была безлюдна, на ее территории находился оленеводческий заповедник.
На сотню километров вокруг не было живой души.
Я нарубил еще дров, а когда Лиза проснулась и улыбнулась мне из-под шкур, я наказал ей не вставать, а сам пошел в сарай. Нагрузив санки, обнаруженные среди разного хлама, дровами, я повез их по тропинке, что вела к месту гибели сторожа. Светало, утро было тихое, снег больше не шел.
Доехав до места, я вскинул ружье на плечо, сгрузил дрова и с большим трудом развел костер. Когда дрова прогорели, я разгреб жар, вырыл в оттаявшей земле неглубокую – в несколько пядей – яму. Копать землю не составляло труда, она была податлива.
Потом я перенес в яму останки бедного сторожа и забросал их землей.
Вернувшись, я застал Лизу в постели. Смущаясь и краснея, она сказала, что хочет немного полежать. У нее разболелась голова, вероятно, после бессонной ночи: проклятые волки не дали сомкнуть глаз. Лиза просила меня не беспокоиться – мол, скоро все пройдет. Щеки ее горели, я приложил ладонь к ее лбу и нахмурился.
Принеся дров, зажег печку-буржуйку. Но трубы были прогоревшие, дырявые, и комната сразу же наполнилась едким дымом. Лиза закашлялась, из глаз у нее потекли слезы.
Не зная, что делать, я открыл дверь в кухню, оттуда потянуло холодом, а печка и не думала разгораться.
– Ничего. Сейчас я разведу огонь в очаге! – сказал я. Когда я подошел к кровати, чтобы получше укрыть Лизу, она поймала мою руку, поцеловала ее и легко прижала к щеке. Это прикосновение, казалось, успокоило ее. Она закрыла глаза и вскоре задремала. Дышала Лиза учащенно, видно было, что у нее страшный жар. Я не знал, чем ей помочь, и от сознания собственного бессилия до крови кусал губы.
Разведя в очаге огонь, я набил котел снегом и подвесил его на цепь, свисавшую над очагом. В ожидании, пока согреется вода, я уселся на маленький стульчик, оперся локтем на колено и стал рассеянно следить за игрой языков пламени, лизавших котел. Я сидел, заглядевшись на огонь, как вдруг мне показалось, будто кто-то стоит рядом. Я хорошо знал, что это Эм-Эм, и в сердце забурлила радость: у меня было такое чувство,будто кто-то дружески положил мне руку на плечо.
– Лиза больна серьезно, – промолвил я. – Она вся горит.
– Принести ей стакан апельсинового сока? – спросил Эм-Эм.
Я вздрогнул, повернул голову, – возле меня не было никого. Никакого Эм-Эм не было и в помине. Впервые его отсутствие причинило мне боль, я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, покинутым.
Я положил в котелок несколько картофелин, а когда они сварились, завернул их в полотенце и осторожно приложил к ногам Лизы. Она вся горела, а ноги были холодны, как лед.
Больная спала или же лежала, забывшись в чутком полусне, грудь ее дышала порывисто, над верхней губой выступили крупные капли пота. Я сел у нее в ногах и задумался. Допустим, самолет не потерпел бы аварии, и я благополучно долетел бы до глухой метеорологической базы, расположенной у самого Заполярья. Что ждало бы нас там?
Комната с дощатым полом, кровать с пружинным матрацем, печка, которая не дымит, а в придачу к картошке еще два-три продукта. И тот же снежный простор, то же хмурое небо, с которого непрерывно сыплется снег, то же безлюдье и та же тишина. Чем занять время? Измерением температуры, направления и силы ветра, давления ртутного столба, толщины снежного покрова? Мыслями о том, как жить дальше, какой должна быть жизнь? А как же быть, если влияние машины на человеческий способ мышления будет продолжаться? Что тогда делать? Ведь без думающих машин мы не можем продвинуться и на шаг вперед. Без ЭВМ мир, мировая цивилизация не в состоянии прожить ни дня!