Трибуле
Шрифт:
– Как я несчастна!.. Как несчастна!
Слова ее были похожи на жалобы умирающего ребенка. Манфред поостыл.
Он провел руками по своему вспотевшему лицу и удивленно посмотрел вокруг себя.
– Где я? – пробормотал он. – Я размечтался… о любви… Где Жилет?
Он увидел плачущую распростертую женщину. И тут он понял, что в жизни этой женщины есть какая-то тайна, по безнадежности сравнимая с его чувствами.
Он наклонился над нею, дотронулся до ее плеча.
– Мадам, – сказал он очень нежно…
Она энергично
– Уходите… бегите… и никогда… никогда… не возвращайтесь!
«Я вернусь, – решил в душе Манфред. – Я хочу знать».
А потом просто, с сочувствием в голосе сказал:
– Прощайте, мадам…
Спустя несколько секунд он был уже за пределами усадьбы, кинувшись от нее бегом, словно сумасшедший. А Мадлен, оставшись одна, продолжала однообразно жаловаться:
– Кая я несчастна!.. Как несчастна!..
XXXI. Рабле
На следующее утро Манфред распростился с Лантене. Тот хотел было верхом сопровождать друга до первой смены лошадей. Однако Манфред настаивал на том, что поедет один. Джипси с интересом присутствовала при споре друзей, стараясь скрыть свою заинтересованность.
– Значит, мне не удастся сопровождать тебя, – грустно сказал Лантене.
– Так будет лучше, – заметила Джипси таким странным голосом, что Лантене вздрогнул.
– Почему? – спросил он.
– Я слишком одинока… Кто знает, не увлечет ли тебя с собой Манфред. Да, я так одинока…
Она повернулась к Манфреду.
– Куда едешь?
– В Италию.
– В Ита-алию! – протянула Джипси.
Мы видели, что Манфред был всегда равнодушен к Джипси. Большой интерес к цыганке проявлял только Лантене.
– Разреши мне проводить тебя хотя бы до городских ворот, – попросил Лантене. – Кто знает, что может случиться.
– О чем ты? Что же может случиться? Месье де Монклар – слишком хороший прево, чтобы предположить, что я посреди белого дня пересеку верхом Париж и выеду за ворота подобно обычном купцу, отправляющемуся по своим делам.
Прощание было коротким. Манфред верхом выехал со Двора чудес. В сотне шагов от себя он увидел карету.
Манфред был не в том расположении духа, чтобы заняться вопросами, не отвечавшими его мыслям.
Но… карета в таком месте, в жалком, захудалом квартале, где любая улыбка фортуны могла считаться вызовом или провокацией, была настолько неожиданным, что Манфред склонился в седле.
Внутри кареты женщина, и притом очень красивая женщина, казалось, чего-то ждала. Какая-то легкая и нежная грусть омрачала ее лицо.
– Проезжайте своей дорогой! – послышался грубый окрик.
Человек, сказавший эти слова, сидел на козлах кареты. Манфред с любопытством поглядел на него. Ему показалось крайне странным, что кто-то осмеливается таким тоном говорить с ним.
– Ты хочешь, чтобы я ссадил тебя с твоего места и надавал пощечин? – спросил он спокойно.
Мужчина крайне злобно поглядел на него.
– Клянусь святым Панкратием! – сказал он по-итальянски. – Это я покажу тебе, как выбивают всадников из седла.
И он на самом деле спрыгнул на землю.
– Спадакаппа! – раздался повелительный женский голос из кареты.
Спадакаппа застыл на месте. Манфред хотел уже отпустить какую-нибудь дерзкую шутку, но встретил направленный прямо на него умоляющий взгляд дамы из кареты.
Грациозным и несколько высокопарным жестом, ему присущим, Манфред приподнял свою шапочку с черным пером, поклонился, вложив в этот поклон столько уважения, сколько смог, и поехал дальше.
Дама следила взглядом за Манфредом, пока он не исчез за поворотом улочки. Как раз в этот момент из дома, перед которым остановилась карета, вышел мужчина.
Это был тот самый мужчина, которого мы видели у Монфоконской виселицы. По крайней мере, он очень напоминал того путешественника. Спадакаппа называл его монсеньором. Это он сказал освобожденному Манфреду:
– Меня зовут шевалье де Рагастен.
Шевалье поднялся в карету, и та тронулась с места.
Дама с жадным любопытством направила на него вопрошающий взгляд. Шевалье де Рагастен обескураженно покачал головой.
Манфред пересек Париж легкой рысью, перейдя на шаг, когда на дороге показывалась какая-нибудь повозка, и съезжая в сторону, чтобы не обрызгать грязью сидящих в каретах дам. Он твердо, с крайне вызывающим видом, смотрел на стражников, время от времени ему попадавшихся. Он пренебрегал бесчисленными предосторожностями, о которых долго говорил ему Лантене…
Во взгляде его лучились дерзкая заносчивость перед людьми и ярость к иронии судьбы. Он сидел на великолепном караковом жеребце, которым управлял с изяществом опытнейшего наездника.
«Там, – растроганно размышлял он, – я найду слова утешения того, кто просветит мой разум, того, чьи глубокие изумительные рассуждения воплотились в горьком и могучем вызове несчастьям, угрожающим человеку с самого рождения: “Смех – неотъемлемое свойство человека”».
Дорога почти сразу же углубилась в густой многоярусный лес с рыжеватой листвой, простиравшийся до Сены – вековой, великолепный, таинственный лес, последние остатки которого мы можем видеть в наши дни под Мёдоном.
Землю покрывали опавшие листья. Бесконечная печаль исходила от этого осеннего пейзажа, на который близкая зима уже наложила печать опустошения.
Вскоре Манфред доехал до Мёдона. Деревушка приютилась у самого леса. Прямо под селением протекала Сена, теперь укрытая покровом тумана.
В воздухе меланхолично разносилась песня кузнеца, которую в такт отбивали звонкие удары молота по наковальне. Манфред увидел красноватый отблеск в глубине кузницы, видел кузнеца, орудовавшего молотом, высекая искры из железа.