Трибунал : брачная комедия, судебная комедия и водевиль
Шрифт:
Надежда. Дружина?
Микола. Ну да, супруга по-вашему. Но он же мне по-украински сказал, тому шо Иисус, как теперь ученые выяснили, был украинцем.
Немилов. Какие ученые?
Микола. Наши, украинские. Академики. И во сне моем это же подтвердилось. И такой это был сон, шо я с тех пор просто голову потерял и собрался в Москву.
Надежда. А жену и детей бросил?
Микола. Так она ж у меня гражданская. Но я человек честный, хотя и был вор. Я Галке сказал все как есть. Не люблю, говорю, тебя,
Надежда. А она что?
Микола. А она женщина умная, усе понимает. Давай, говорит, двадцать пять миллионов баксов детям на образование и катись. Ну, добре, говорю я, подготовь иск, мой адвокат изучит, а сам сел в машину и прямым ходом сюда.
Былкин. А зачем же в такую даль на машине?
Микола. Так шоб вам показать, шо у меня не какая-то там эта «биэм-бию», а «Майбах». Вон она, там, внизу, можете пойти посмотреть. Так шо вот, Клавуся, люблю вас до невозможности. Достоевского, врать не буду, я не читал, но могу вам такую жизнь обеспечить, шо никаких «Братьев Карамазовых» не захочете. Шоб було у вас усе: квартира, дача, машина, яхта, мобильный телефон, ну и из одёжи также шо хочете. Кстати, я вам подарочек вот привез.
Подает Клаве футляр. Клава открывает, достает бриллиантовое колье.
Клава. Коль, я бижутерию не ношу.
Микола. Та шо вы, Клавуся, кажете… Яка ж така бижутерия. Это ж чистой воды диамант. Двадцать чотыри карата.
Клава. Двадцать четыре? Ты это украл?
Микола. Ну вот, украл. Та зачем мне шо-то красты, когда я без пяти минут олигарх. Это я вам на Сотсби купил у Нью-Йорку.
Надежда. Ой, Коля, ну ты даешь! И сколько ж это стоит?
Микола. Та ерунда. Двести тысяч, чи шо.
Былкин. Двести? Тысяч?! Чего?
Микола. Ну чего. Того.
Былкин (выражает потрясение). Ого! О! О!
Клава. Коль, ну ты прямо как-то сразу. Такой подарок. Нет, это я не могу. Я же должна за это чем-то ответить.
Надежда (шепотом). Дура, бери, ответим потом.
Микола. Да если вы за меня пойдете, то вообще будете в диамантах ходить. И во всем самом лучшем: платья, костюмы, джинсы. Машину «Роллс-Ройс» куплю, на базар будете ездить, к портнихе или на маникюр с собственным шофером.
Клава. Коля, это хорошо, что ты такой богатый и щедрый, но чтоб выйти замуж, я ж должна тебя тоже как-нибудь полюбить.
Микола (беспечно). Та полюбите.
Надежда. Конечно, полюбишь. При таких-то деньгах.
Микола. Я ж не только богатый, я хороший. Не курю, пью только в компании, в быту скромный. Женщину ни одну, даже Галку, ни разу пальцем не тронул. Так шо с этой стороны не беспокойтесь.
Клава. А что я буду делать?
Микола. Ничего. Если захочете поработать, можете в ритуальной услуге сидеть, заказы принимать, деньги считать. Зато вам будет усе, шо ваша фантазия вам подскажет. Бассейн, джакузи, массаж, косметика, лифтинг. Захочете грудь увеличить или пирсинг на пупке сделать — та будь ласка. Та шо там пирсинг! Крематорий назову вашим именем.
Клава. Что-о?!
Микола. Ну, шо-нибудь другое. Я собираюсь дизельэлектроход купить на Черном море. Он называется «Павло Тычина», а я переименую и большими золотыми буквами по борту напишу: «Клавдия Грыжа».
Клава. Это кто — Клавдия Грыжа?
Микола. Та вы ж будете. Когда за меня выйдете. Моя ж фамилия Грыжа, и ваша будет Грыжа.
Клава (отодвигает колье). Спасибо, Коля.
Микола. За шо спасибо?
Клава. За то, что дал посмотреть.
Микола. Клавдия Степановна, ну шо ж вы меня обижаете? Я ж вам от чистого сердца.
Клава. Коленька, извини, пожалуйста. Я знаю, что ты хороший. Еще даже когда тебя посадили, а я совсем девчонкой была, я даже маме говорила, что ты хороший, добрый человек, матом не ругаешься и женщин не бьешь, хоть и бандит, — но Грыжа, Грыжа, если меня будут звать Грыжа, я просто умру.
Микола (разочарованно). А-а, так? Значит, вы, Клавуся, тоже украинофобией страдаете?
Клава. Да ты что, Коля! Какая фобия! Мои родители работали на Украине, папа — в обкоме, мама — в филармонии, и я в Днепропетровске ходила в школу. И даже несколько украинских стихотворений помню: «Тепер Эней убрався в пекло, прийшов зовсим на инший свит. Там все поблидло и поблекло, нема не мисяца не звизд. Там тильки туманы велыки, там чутни жалибные крики, там мука гришным не мала. Эней с Сивиллою глядили, якие муки там терпилы, якая кара всим булла». Видишь? Помню еще. Но Грыжей я быть не могу. Был бы ты Приходько или Черниченко, да хоть Подопригора, — тогда дело другое. А то — Грыжа.
Микола. А шо Грыжа? Грыжа — это же не болезня, а такая фамилия. Мой прадед дворянский титул имел и был Грыжа. И у Красной армии комкор был Грыжа Александр. Та и я ж тоже, можно сказать, без пяти минут олигарх, а фамилия Грыжа. И шо? Если вы у Днепропетровске, а то даже и у Киеве скажете, шо ваша фамилия Грыжа, то уси будут вам низко кланяться и запомнят, когда у вас день рождения.
Надежда. Клава, подумай!
Клава. Нет, мама.
Микола. Шо ж, Клавдия Степановна, разрешите, как говорится откланяться (Забирает колье, направляется к двери.)
Надежда. Коля, подожди!
Микола. Та чего там ждать. Я к вам, Надежда Тимофеевна, извиняюсь сердечно, приехал со всею душой и никак не думал, шо здесь найду оскорбление моей фамилии и моего национального чувства. Так шо, как говорится, будьте здоровы, живите богато.
Микола уходит.
Надежда. Дура ты, дура, такого жениха прогнала!
Клава. Мама, а ты хочешь, чтобы твою дочку Грыжей называли? И согласна, чтоб я сидела в крематории и деньги считала?