Тридцать шесть и девять, или Мишкины и Валькины приключения в интересах всего человечества
Шрифт:
– Э-э-э-э!
– закричал Мишка.- Да ты, наверное, ни о чём не думаешь!
– Как это не думаю?
– закричал я.- Я думаю!..
– А почему же у тебя такой жидкий дым?
– не унимался Мишка.
Я хотел сказать, что, вероятно, какие мысли у человека в голове, такой у него и дым, но удержался и только раскашлялся, потому что дым продолжал лезть мне в глаза, в нос и в рот.
– Придётся тебе ещё одну шашечку добавить!
– сказал Мишка, тоже кашляя.
С этими словами он достал из рюкзака ещё пару шашек и запалил их. Одну шашку Мишка оставил себе, другую подставил мне под самый нос и стал её раздувать. Из второй
– Мишка,-сказал я, кашляя,- ну ты хоть одну мою мысль c% различил в дыму?
– Нет ещё,-ответил Мишка, тоже чихая и кашляя.
"Что же делать?
– подумал я.- Пока Мишка сумеет различить мои мысли, пройдёт, может быть, час, а может быть, и больше, а дым идёт всё гуще, и искры летят вовсю, и в воздухе уже запахло чем-то палёным..."
А Мишка шепчет:
– Сейчас узнаем, о чём он думает! Я уже, чтобы помочь Мишке, начинаю шёпотом вслух мыслить.
– Я,-говорю,-думаю о том, Мишка, как бы пожара не было.
А Мишка и не слушает мой шёпот. Он мне сам орёт:
– Сидишь неправильно! Далеко от дыма сидишь! Так, конечно, никакие мысли не прочтёшь! Далеко!.. И так дышать нечем.
– Надо в самом дыму сидеть!
– кричит Мишка.- Чтобы мысли дымом пропитались, а дым - мыслями. Вот как надо!..
С этими словами Мишка сунул запросто свою голову прямо в дым, подержал немного и вытащил обратно. Белое Мишкино лицо после этого сразу же превратилось в негатив. А по щекам его побежали слезы. Затаив дыхание я повторил Мишкин манёвр и тоже тихо про себя разревелся.
– Так,-сказал Мишка, плача,-теперь глотни его! Глотни!
Я глотнул. Мне уже было всё все равно, лишь бы Мишка скорее прочитал мои мысли про пожар.
– Так,-сказал Мишка, чихая, кашляя и плача.- Теперь другое дело! Теперь гораздо лучше!
Не знаю, может быть, Мишке стало и лучше, но, когда я сунул голову в дым и потом ещё глотнул его, мне сразу стало гораздо хуже. Я тоже зачихал и закашлял, а по щекам у меня потекли "тройные слезы". (Одни из-за того, что дым ел глаза, другие оттого, что мне стало жалко нашу дачу, а третьи потому, что Мишка и после глотания дыма не прочитал ни одной моей мысли.) А дым над нами стоял уже, как над морской эскадрой, и спину уже почему-то пекло. Я хотел обернуться, посмотреть на дачу, а сам боюсь: вдруг она действительно горит?
А Мишка всё бормочет:
– Сейчас узнаем, о чём он думает!.. "Узнаем! Узнаем!" А сам всё опять не узнаёт. Тогда я не выдержал и просто заорал.
– Не знаю,- кричу,- о чём ты. Мишка, думаешь, но я лично думаю о том, что дача наша уже горит и нам с тобой, Мишка, надо не дым читать, а тушить пожар!
А Мишка кричит:
– Что ты мне про свои мысли кричишь! Ты мне про мои мысли кричи! А я кричу:
– Свои мысли ты и сам знаешь! А мои не можешь прочитать! Не можешь! А Мишка кричит:
– А я почему не могу их прочитать? Потому что мой дым перепутался с твоим, и я не могу отличить свои мысли от твоих!
А я кричу:
– Мои мысли о том, что надо звонить по 01! А все остальные,-кричу,-это твои, Мишка, мысли!
И тут, вместо того чтобы сказать мне спасибо за помощь, Мишка вдруг как рассердится на меня.
– Некоторые типы говорят слова, чтобы скрыть свои мысли, но эти штучки у них не пройдут! Нас не собьёшь!
К этому моменту я уже так наглотался дыма, я почувствовал себя так неважно, и так мне вдруг стало всё равно, что подумает обо мне Мишка, что я перестал помогать ему читать мои мысли. Я быстро обернулся, смотрю сквозь дым - все окна на- шей дачи такие, как будто в комнатах кто-то проявляет пластинки при красном свете. Тут уж я просто завопил:
– Пожар! Пожар! Горим! Горим! Вероятно, мои мысли о пожаре если не Мишке, то кое-кому всё-таки удалось прочитать. Потому что, когда я закричал, над нашей дачей остановился в воздухе вертолёт. А со стороны речки, преодо левая дымовую завесу, к берегу стал подруливать катер речной милиции. А в глубине дыма за оградой раздались громкие голоса и вой пожарной сирены.
Как мама и папа наткнулись на нас с Мишкой в чёрном тумане, из-за чего мама упала в обморок, что кричал командир пожарных, когда обнаружил дымовые шашки и не обнаружил никакого пожара, и что после этого началось, как реагировали на всё это наши соседи, почему милиционер катера записал наш телефон, чем пригрозил брандмайор моему папе и как мы себя чувствовали всё это время- я рассказывать не буду!
Всё, что я перечислил, мы с Мишкой перенесли мужественно и героически. Как и полагается всё переносить настоящим путешественникам. Только один раз наши ряды с Мишкой дрогнули и пришли в замешательство-это когда приехавший на "скорой помощи" врач установил у нас обоих отравление угарным газом, правда, не очень тяжёлое. Достав две кислородные подушки, он заставил нас с Мишкой дышать кислородом. Потом он заставил нюхать нашатырь, потом он заставил раздеться и растёр с ног до головы, потом хотел обложить нас грелками... Уж против чего, а против грелок Мишка просто взбунтовался. А за ним взбунтовался и я.
Мишка орал, что он нигде ещё не читал, чтобы путешественникам, которые читали дым и мысли с помощью дыма, давали после этого нюхать нашатырь и обкладывали грелками.
– Во-первых,-сказал папа,-вы дым не читали, а вы просто его нюхали... Во-вторых,- сказал папа,-для того чтобы читать мысли на расстоянии, надо иметь не только расстояние, но и мысли...
По-моему, папа хотел сказать нам с Мишкой ещё что-то "втретьих", и "в-четвёртых", и "в-пятых", но доктор сказал, что нам с Мишкой необходимы тишина и полный покой. После этого все ушли. И мы с Мишкой остались одни в тишине и в полном покое.
Если не считать нашего покашливания, то мы с Мишкой лежали молча. Судя по выражению Мишкиного лица, он опять обдумывал что-то просто невероятное. А я, убедившись, что Мишка ни с дымом, ни без дыма пока не может прочитать мои мысли, я, как всегда, но почему-то с ещё большим наслаждением предался своим ничем не выдающимся ` ',kh+%-(o,.
Сначала я думал о Танечке с соседней дачи, потом о модной курточке на "молниях" и, наконец, о своих съеденных ботинках... Причём на этот раз я думал о них как-то поновому, без тоски, что ли, и без грусти. Я, например, думал: "Не так уж плохо, что ботинки съели, я как хорошо, что дача не сгорела..."