Тридцать три удовольствия
Шрифт:
«— Ха-ха-ха! Он опять придуряется! — кричат они.
— Это уже не смешно. Этот анекдот мы уже знаем.
— Да ладно тебе, террорист, лучше занимай очередь.
— Пропустите без очереди человека с пистолетом!»
И тут я стреляю в одного из них. В Козодулова. При виде крови они неприятно удивлены, но еще не до конца понимают, что это не розыгрыш. Калячинцев делает рывок, пытаясь выхватить у меня пистолет генерала Шумейко, но я посылаю пулю ему прямо в пах, который у него так по-обезьяньи чесался. Он воет, катается по полу в луже крови. Дальше я палю во все стороны без разбора, покуда не кончается обойма. Каюта полна трупов, кровь журчит ручьями. Я в отчаянии — Боже, что я натворил! Бедные животные! Разве можно охотиться в период брачных игр? Как жалобно свисает с постели мертвая рука умопомрачительной Аиды! Какое детское выражение на лице только что испустившего дух Калячинцева! Что же я наделал-то, Господи!..
Все сие настолько живо, как кинофильм, прокрутилось в моей голове, что, лежа ничком на кровати в своей каюте и сжимая в руке приятную массу пистолетной стали, я заснул с горестным чувством, что совершил непоправимое, чудовищное, кровавое злодеяние.
На следующий день «Николай Таралинский» вернулся в Никольское. Снова светило яркое солнце и можно было купаться в Волге и загорать. Актеры развели костер и жарили шашлык из осетрины. Выглядели они несколько побитыми, притихшими, будто знали, что вчера я всех их перестрелял. Я пожалел их, на каждого нарисовал дружеский шарж и раздарил. Даже на Аиду, которая старалась держаться в стороне и не смотреть на меня. У врача Мухина было тяжкое похмелье.
— Надеюсь, ты вчера не изменял своей жене? — спросил я.
— Какой там, — вздохнув, махнул он рукой. — Если б даже захотел…
Когда теплоход отплыл из Никольского, весь вечер и всю ночь продолжалось то же самое, что вчера, только я уже не участвовал в пьянстве, запершись в своей каюте, рисовал Ларису. Когда на другой день теплоход причалил в Царицыне, я сбежал, насильно таща с собой Игоря, который уже приближался к состоянию сценариста Морфоломеева. Он сопротивлялся, утверждая, что намерен сжечь остаток своей жизни на пьяном корабле дураков, но в то утро физически и морально я был сильнее его. Поскольку у меня был в наличие пистолет, лететь на самолете мы не могли. Пришлось больше суток ехать на поезде, слушая стоны и ламентации [73] медленно возвращающегося из алкогольного плена Мухина.
73
Ламентации — жалобы, сетования (лат.).
Удовольствие двадцать седьмое
Письма
«Дорогой мой, любимый друг Феденька!
Вот уже три месяца я жарюсь в этой проклятой Мексике, а того успеха которого мы ожидали от экспедиции, пока еще нет. Я уже переболел здесь, но не малярией и не лихорадкой, а гриппом, но в такой тяжелой форме, что едва не приказал вам всем долго пить. Кое-что мы, конечно, накопали, но главного, ради чего нужно было пилить в такую даль, не отыскали. Поэтому я так мало писал Ларисе писем, всего два письма. Не хотелось совсем ничего писать, пока успех не придет к нам. Но она вообще не ответила ни на одно мое письмо, и я очень беспокоюсь, что там у вас. Возможно, скоро мы сможем съездить в Мериду, это крупный город, и может быть, удастся оттуда позвонить, хотя это бешено дорого. Вообще же, мы сейчас копаем на юге Юкатана, неподалеку от границ с Белизом и Гватемалой. Если ты пошлешь письмо, оно черт знает сколько будет идти сюда. Я не удивлюсь, если Лариса написала сотню писем, но ни одно из них не дошло. Я отрастил бороду, стал похож на Дон Кихота. Постоянно вспоминаю нашу поездку по Египту и Турции, встречу Нового года, приключение в Киеве, похищение невесты. Тоскую по вам всем. Жду с нетерпением ответа.
Николка Старов».
«Дорогой мой Шампольон!
Ты зря беспокоишься. Вероятнее всего, Ларисины письма и впрямь где-то затерялись. С ней все в порядке, она устроилась работать гримером в кинокомпанию «Русское мувиз продакшн». Названьице, конечно, аховое, но зато ей платят солидные бабки, так что ни о чем не волнуйся, копай себе свои Мексики, Гватемалы и всю Центрально-африканскую Америку. Две недели назад мы вернулись из кругосветного плавания по Волге на теплоходе. «Мувиз» снимало фильм «Веселенькая каютка», и Лариса взяла нас на эти съемки, которые проводились во время плавания на теплоходе «Николай Таралинский» от Москвы до Астрахани и обратно. Мы вчетвером — я, Ардалиоша, Игорек и заменяющая тебя Лариса затеяли очередную Тягу под кодовым названием «Иранский терроризм». Твоя жена блестяще справилась со своей ролью. Впрочем, вот тебе подробное описание нашей террористической акции… [74] Так что, как видишь, мы тоже весело проводим время, хотя и не в таких экзотических странах, как ты. Всем очень не хватает тебя. Лариса о тебе только и говорит и не воспринимает ничьих даже шуточных ухаживаний. Сейчас ее кинокомпания готовится к съемкам очередного фильма, действие которого будет разворачиваться в нескольких странах Европы, так что Лариса, вероятно, в ближайшем будущем объездит полмира. И все благодаря Ардалиончику, который только что приехал ко мне в гости и просит передать тебе такие крепкие объятия, что вряд ли твои донкихотские косточки выдержат. Он, кстати, тоже намеревается ехать в турне по европейским странам с целью заключения каких-то таинственных контрактов с западными фирмами. Я так подозреваю, что он собирается организовать поставки волжской воды ветеранам Сталинградской битвы, сражавшимся на стороне вермахта, а также в «Дивизия адзуара». Он снова не пьет, и рожа у него уже начинает становится холеной. Сейчас мы едем с ним на какую-то презентацию, где я должен буду развлекать всех своими шаржами. Эдак я скоро войду в его фирму. Кстати, она теперь называется «Танте». Если учесть, что по-немецки «Tante» — «тетка», то нельзя не оценить сию вершину остроумия нашего главнокомандующего. Извини, что на этом заканчиваю письмо, но не знаю, когда теперь смогу его продолжить, а ты сам просишь, чтобы я послал его как можно скорее. Крепко обнимаю тебя и троекратно целую.
74
Здесь в письме описываются события, уже известные читателям из удовольствия двадцать пятого, а потому я их опускаю.
Федор Мамонин».
«Мюнхен, 14 октября 1991 года.
Дорогой Федя!
Несмотря на то счастье, что вдруг снизошло на меня, я не могу никак избавиться от чувства вины перед всеми вами — и перед Игорем, и перед Николкой, и перед тобой. Поэтому прежде всего становлюсь перед вами на колени и молитвенно прошу: простите старого дурака Ардалиошку!
Пойми меня, милый Феденька. Что же я мог поделать с собой, греховодником, если давно, с того дня, как мы катались на фелюгах, влюбился в нашу веселую, легкую, хрупкую, сильную, певчую Птичку? Что же я мог поделать с собой, если вдруг выяснилось, что все это время, со дня моего двадцатитысячелетия [75] она любила меня, но боялась нашей близости, боялась меня, а теперь решила ничего не бояться? Объяснение между нами произошло в предпоследний день на теплоходе, когда мы купались и загорали в Никольском. О, что за дивный был этот день! Сколько жизни, радости, ликования! Потом был наш замечательный захват теплохода, когда я уже знал, что завтра украду Ларису у Игоря и увезу на край света. Я только боялся, что она вдруг передумает. Конечно, я понимал, как будет переживать Игорь, да и тебе будет неприятно. Но, с другой стороны, разве не лучше, если Игорь вернется к жене и детям? Ведь Лариса не любит его и переживает, что так безрассудно и жестоко увела из семьи. Что же касается Николки, то разве хорошо будет, если он и Лариса после его возвращения из Мексики вновь будут мужем и женой, как ни в чем не бывало? Ведь это будет фальшь! Все равно он узнал бы об их романе с Игорем, и между ним и Ларисой легла бы неисправимая трещина, которая с годами переросла бы в глубокую пропасть. Надеюсь, ты разделяешь мое мнение на этот счет? Конечно, для бедного Николки это будет удар. Но ведь он молод, рана залечится, он найдет себе другую девочку. Кроме того, его материальное положение всегда оставляет желать лучшего, а для Ларисы необходимы условия для развития ее талантов — ее необычайных певческих способностей и актерского дарования. Я же все свои средства собираюсь вложить в то, чтобы ею заинтересовались лучшие мировые продюсеры, режиссеры, музыканты. Она должна сниматься в хорошем кино и записываться на пластинки. У нее должна быть блестящая судьба.
75
Смешная получилась у Ардалиона опечатка. Выходит, он родился в 18010 году до нашей эры. Так кто он? Неандерталец? (прим. авт.)
Теперь конкретно о том, что происходило в нашей жизни после того, как мы сбежали с теплохода. В тот же день мы благополучно прилетели на самолете в Москву. Стояло волшебное бабье лето. Счастье сопутствовало нам, словно давая понять, что мы поступаем правильно. Приложив минимум усилий и максимум денег, я за несколько дней оформил все необходимые документы, и уже 29 сентября мы прилетели в Мюнхен, где у меня уже давно были запланированы деловые встречи. Прости меня и пусть простит Игорь, что когда вы звонили мне, отвечал автоответчик, а я потом не перезванивал вам. Мне нужно было сбежать с Ларисой, не прощаясь и не встречаясь с вами. Игорь к тому же еще и приезжал ко мне два раза, но мы ему не открыли. По-моему, он еще и дежурил во дворе моего дома, но ни разу не подошел. Бедняга. Мне жаль его, но пусть он вернется в свою семью.
Итак, мы прилетели в Мюнхен и прожили здесь сказочных две недели. Если описывать все праздники и увеселения, на которых мы тут побывали, то письмо мое потянет килограмма на три. Дел я особых не наварил, но сильно не жалею об этом. Я безумно счастлив и ликую, видя рядом с собой счастливую и любящую меня женщину. Такого не было еще никогда в моей жизни, и я мечтал бы умереть до того дня, когда, не дай-то Бог, это счастье начнет разрушаться. Может быть, ты сочтешь меня восторженным балбесом, но я как никогда мечтаю о том, чтобы в эти дни счастья Лариса зачала от меня ребенка. Для наследства этому моему детенышу я заработаю столько денег, что он сможет купить себе по крайней мере титул наследного принца Монако.
Завтра мы покидаем гостеприимный солнечный Мюнхен и едем на поезде через Инсбрук в Венецию. Оттуда — в Рим, а там — что Бог даст. Лариса заканчивает принимать ванну, и я заканчиваю свое письмецо. Еще раз прошу, не таите зла на нас, двух грешных любовников. Единственное, чем мы можем загладить свою вину, так это тем, что мы необычайно счастливы. Жаль, что ты не можешь ответить мне на мое письмо, но я как-нибудь соберусь с духом и позвоню тебе по телефону.
Tausend k"ussen und gr"ussen!
Ardalion T"otka [76] ».
«Рим. 2 ноября 1991 года.
Здравствуй, голубчик Федя!
Не звоню тебе потому, что не знаю, получил ли ты мое письмо из Мюнхена. Вдруг да ты не прочел еще моих тех объяснений. А я опасаюсь, что если за те три-четыре минуты, что мы уделим телефонному разговору, ты наговоришь мне неприятных вещей, то это сильно омрачит мое счастье.
Мы продолжаем наше путешествие по Европе. Эти недели упоительно хороши. Проведя несколько недель в Венеции, мы отправились в Верону, где прожили два дня, оттуда перебрались во Флоренцию, там прожили четыре дня, и вот уже неделя, как мы в Риме.
76
Тысяча поцелуев и приветов! Ардалион Тетка. (нем.).