Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— Не хочу. Надоело. Отстаньте, дядя Ардалиоша. Мамонт Элефантович, уговорите его ехать в Москву. Меня безумно раздражает здешняя жизнь. Я понимаю, что теперь уже отравлена ею и, вернувшись, стану скучать по чистым скатертям и шведским столам, но так хочется залезть в русскую толкучку. Я даже по Киеву скучаю, в котором для меня нет ничего хорошего.
— Ардалион Иванович, как вам не стыдно, неужели вы не можете свозить Ларису в путешествие по дикой России? Я там был недавно. Страшно интересная страна.
— Что вы говорите! А вот и наши нудлзы. Слушай, что со мною происходит? У меня постоянно зверский аппетит, я только и делаю, что ем, и при этом худею. Как ты думаешь, отчего? До чего же мне нравится ихний этот кезекрем. Как они его, интересно, делают?
Вскоре после завтрака Ардалион Иванович отправился по своим делам, а мы с Птичкой пошли на открытие моей выставки. Светило солнце, Лариса пребывала в веселом расположении духа, выйдя из гостиницы, она взяла меня под руку, предоставляя мне возможность вообразить, будто мы с ней любовники. Народу на открытие моей выставки собралось немного, но меня превозносили до небес, мне предложили заключить договор на издание книги, какой-то режиссер-мультипликатор сказал, что хочет снять мультфильм по моим карикатурам, а некий венгр, Иштван Мезереш, стал умолять ехать с ним в Венгрию на фольклорный фестиваль, обещая очень быстро оформить все необходимые документы.
— Я тоже хочу в Венгрию, — сказала Птичка. — Мне безумно надоели французы, немцы, голландцы. Хочу к мадьярам.
— Это исключено, — возразил я. — Ардалиоша не захочет менять свои планы, а я собираюсь еще совершить небольшое путешествие по Рейну со своей невестой.
— У тебя появилась невеста? Где же она? Почему ты нас не познакомишь?
— Познакомлю. Она приедет сюда завтра, и если вы еще не уедете в свою Голландию, то сможете оценить мой вкус.
— Хорошенькая?
— Удивительно хорошенькая. Отец — немец, мать — русская.
— Когда же у вас свадьба?
— Я еще не сделал предложения, но намерен сделать во время поездки по Рейну.
— Ах вот как? Понимаю. Слушай, мне надоела твоя выставка. Давай сбежим отсюда.
Мы отправились в Домский собор. Я заметил, что мое сообщение о невесте несколько расстроило Ларису, она загрустила, и будто подчиняясь ее настроению, солнце спряталось в облаках, когда мы входили в храм. Внутри собора, неподалеку от входа стояла медная статуя волчицы.
— Странный народ немцы, — сказала Лариса грустно. — Ты уже слышал историю этой волчицы?
— Нет. Расскажи.
— Когда строили этот храм, то у горожан не хватило денег на окончание строительства, и тогда они обратились за помощью к дьяволу, а дьявол поставил такое условие: первый, кто войдет в храм при его открытии, тотчас умрет, а душу его сатана возьмет к себе в ад. Горожане согласились, дьявол дал им денег, но они его обманули — первой впустили в храм волчицу. Она вошла и тотчас свалилась замертво, а черт с ее душою полетел в свою преисподнюю.
— Да, действительно странная история. Зачем, чтобы достроить Божий храм, обращаться к сатане? А чей это там саркофаг такой великолепный?
— Карла Великого.
— Ах, ну да, Ахен ведь был его столицей.
— Здесь, кроме того, еще хранятся пелены младенца Христа, привезенные из крестового похода. Раз в год на Рождество их вынимают из ларчика, который хранится во-он там, и показывают народу. Жаль, что сейчас не Рождество. Я бы хотела посмотреть на них. У меня кружится голова, отведи меня, пожалуйста, в гостиницу.
Мы отправились в «Ибис». Лариса держала меня под руку и снова стала расспрашивать меня о невесте.
— Как же ее зовут?
— Кого?
— Ну ее, которую ты собирался осчастливить?
— Анна. Анна Кройцлин. Кройцлин значит по-немецки крестик.
— Сколько ей лет, твоему крестику? Помнится, у тебя еще была одна дамочка по прозвищу Ротик.
— Она на два года моложе меня.
— Что же она до сих пор не вышла замуж?
— Ждала меня.
— Мамонта Элефантовича? Интересно. Романтично. И что же, ты любишь ее?
— Она прелестна.
— Я спросила не о ее прелести, а о том, любишь ли ты ее?
— Мне кажется, да.
— Ах, кажется? Это уже не романтично и не интересно.
— Нет, мне не кажется. Я действительно люблю ее. Я никогда раньше не встречал таких удивительно светлых, умных, добрых, честных и красивых девушек.
— Даже так?
— Надеюсь, ты не ревнуешь?
— Ну что ты, нет, конечно. Пожалуйста, люби кого хочешь — крестиков, ротиков, ноликов, кроликов.
Мы вошли в гостиницу, взяли у портье ключи от моей и их с Ардалионом комнат и стали подниматься наверх.
— Тебе стало лучше? Проводить тебя до вашей комнаты?
— Не надо меня никуда провожать, понятно? Тем более, что я собираюсь зайти к тебе в гости.
— Я не против.
— Можно подумать, кто-то станет спрашивать, против ты или не против. Какая твоя комната? Двести сорок четвертая? Красивая цифра двести сорок четыре. Ты не находишь?
— Хм, как-то не задумывался об этом.
— О чем же ты тогда думаешь все время? А? Или лучше спросить — о ком? Неужели не обо мне? А? Мамонт Элефантович, неужели не обо мне?
Спрашивая это, она вошла в распахнутую мною дверь комнаты и, едва я вошел вслед за нею, как она повернулась ко мне лицом и произошло то, чего я никак не мог предвидеть вчера, когда ехал сюда, в столицу империи Карла Великого. Обняла меня, прижалась ко мне животом и грудью и горячо зашептала:
— И как же ты можешь вести разговоры о какой-то там паршивой невесте, если ты любишь меня, одну меня, твою певунью, твою Птичку! Сердце мое, любимый мой, Федор мой, Федор, дядя Федя съел медведя, ведь ты думаешь постоянно только обо мне, жаждешь моей любви. Бьется в тебе одно лишь желание изо дня в день — желание целовать меня, раздевать меня, ложиться со мною в постель. В этот день, сегодня, сию же минуту твое желание исполнится. Упоенье мое, я измучила тебя и сама измучилась по тебе, но пора положить конец мученьям, бери меня, целуй, раздевай, неси в свою постель, я твоя.