Тридцать три урода. Сборник
Шрифт:
Аглая (радостно).А когда солнце светит (оглядываясь),оно так мешкает за крышей соседней дачи, — вся комната так странно освещена. Сквозь сосны это как огонь золотой! (Вскакивает и протискивает голову сквозь ветви сосен.)Гляди, гляди: вот солнце. Солнце уже в саду! А там, за соснами, — чувствуешь море! Мне всегда кажется, можно чувствовать море и не видя его: простор чуется где-то близко в самом воздухе.
Анна (тихо встав, также глядит в окно).Да, да.
Аглая.Я так жду Алексея! (Тревожится.)Видишь
Анна (спокойно).Мы так мало виделись там. Я не знаю.
Аглая.Да, да, бедный, это оттого, что он был занят. Анна, ты любишь море?
Анна.Меня море тянет в путь.
Аглая.А мы с Алексеем любим его ритм. Ведь Алексей весь в своих ритмах. Ты знаешь? Ведь он говорил тебе о своей книге, нашей книге {123} , как он ее называет? (Смеется.)Это ритмы чисел, которыми могут измеряться все законы движений как миров, так и мельчайших частиц вещества. Говорил?
Анна.Нет, нет. Он не успевал.
Аглая.Его поражает, что наша мысль может проникнуть и воссоздать эти законы и таким образом ощутить себя единою с творческим духом всего мироздания. И эта сила, и это единство так громадны, что сознание, пугаясь, — останавливается перед бездною бесконечностей! Вот эту громадность и это космическое единство он и заложил в основу своей философии и мечтает научить людей терпению и тихой любви к жизни, к маленькой близкой жизни, потому что в людях и дух космоса, и душа покорного слезам и радости человека. Ах, он так любит эту бедную жалкую душу покорного человека! Слишком даже! Оттого и не мог сделаться только математиком, как мечтал с детства, он стал инженером: на заводе так много горя и так много обиды и посрамления человеческой личности.
Анна (тихо).Аглая, ты делишь с ним его мысли?
Аглая (тепло).Делю — не совсем то слово, Анночка. Я только одно знаю. Не помню себя до него, какая была. Была ли вовсе? Я — он. Вся в нем. Это удивительно даже делается. Я чувствую даже, что его тело становится моим. Оно мне мило, о нем мне думать так жалостно… конечно, милее себя, конечно! Разве я чувствую жалость к себе?
Анна (задумчиво).Да, да. (Все глядя пристально на Аглаю.)А дети? Детей как любишь?
Аглая (тихо).А, детей! То другая любовь. Я детей не в себе люблю, а в них. Ты понимаешь, для их жизни, долгой, большой, надеюсь — прекрасной, плодотворной. Это одна любовь, а та — другая… Да и любовь ли? — просто чудо, чудо слияния! Из двух чудесно рождается одно, третье, таинственное единое третье. Вот отсюда источник сил. Мы никогда не слабеем вместе. Если жизнь тяжела станет одному — другой поддерживает. Жизнь так часто становится страшною!
Анна (в
Аглая.Но жизнь других! (Страстно.)Ах, если бы не это, да, мы были бы так счастливы, так непонятно, так лучезарно счастливы! (Волнуется.)Ах, счастье — несправедливое исключение! Стыдно, стыдно счастия. (Отвертываясь, быстро смахивает слезы, роняет голову)
Анна (очень серьезно).Счастие никому не принадлежит. Зачем его стыдиться?
Аглая (горько).Но оно должно было бы всем принадлежать. Оно правильное состояние для души, любовь. (Горячится)Великая, цельная, верная, опорная любовь, что выше отчаяния, выше боли, дальше смерти… (Не выдержав бросает руки на плечи к Анне.)Анночка, ты должна иметь такую любовь… Ты еще так молода… (Пугается.)Ах, прости меня… Я так решаюсь говорить: это оттого, что я очень стыжусь и очень желаю тебе… Прости, ты такая бледная; Алексей говорил это… Я утомила тебя. Сейчас мы пойдем напиться чаю. Потом будем раскладывать твои вещи. Я так люблю раскладывать вещи.
Анна.Нет, подождем еще здесь. Аглая, скажи, ты любишь встречи?
Аглая.А ты? Я так хочу узнать тебя ближе. (Ведет ее к середине комнаты.)Но я уже знаю тебя.
Анна (качает медленно головой, очень серьезно).Нет, ты не знаешь меня.
Аглая.Мы оба тебя знаем. Ты наша — обоих {124} . (Хочет идти к двери. Анна удерживает ее за руку.)
Анна.Аглая, ты побледнела, когда спросила меня, изменял ли мне мой муж? Отчего? Или ты еще боишься измены? Еще не забыла первого мужа?
Аглая (бледнеет. Как бы неясно понимая вопрос, растерянно).Нет, нет. Я верю. Алексей не может. Ты, верно, еще не узнала его. (Суетливо.)Впрочем, да, конечно, ты права, думая так об измене. Это невероятно даже — его верность, потому что мне уже тридцать лет! Женщина так скоро и некрасиво стареет, и любовь вся связана с телом и его молодостью. Да, да, конечно, так Ты права. Хотя… я и не чувствую еще старости (Смеется внезапно, вся ласковая и светлая.)И говорю все это даже из страха… только чтобы не искушать судьбы… и он, знаешь, Анна, он больше не видит меня посторонним взглядом. Я как бы в нем. (Вдруг меняет голос, как бы извиняясь.)И, может быть, ему легко не изменять, потому что ему так просторно в своих мыслях о большом, большом… (Громче.)Такие, как он, не изменяют!
Анна.Значит, ты забыла первого мужа?
Аглая.Ах, это было где-то давно: не в этой жизни, мне кажется… и… как черный сон. Знаешь, это даже не была измена, нет, другое… (Внезапно, пугливо пониженным голосом.)Мы оба были детьми почти… но отчего он это сделал тогда?.. Она была еще моложе нас, совсем дитя, и ничего не понимала… и вот почему самоубийство. Нет, Анна (вся дрожит),я и теперь не могу говорить… и теперь не понимаю его преступления. (Молчит, потом спокойнее.)Только я ведь не любила его, я любила Алексея. Знаешь, я думаю, он как-нибудь тогда уже прошел мимо меня. Тогда я не знала, но теперь помню. Он тоже помнит. И мы полюбили, того сами не зная.