Тридцатилетняя война
Шрифт:
С появлением новой императорской армии и потерей Бреды Вальтеллина для французов стала обузой; у правительства Ришелье не было достаточных средств для того, чтобы оккупировать ее до бесконечности, не было уверенности и во внутренней стабильности во Франции. Дворцовые интриги и мятежники могли в любой момент опрокинуть его планы, а на севере начал разваливаться задуманный им альянс.
И король Дании, и король Швеции в равной мере горели желанием вторгнуться в Германию, они засыпали Париж и Лондон планами военной кампании [489] , но каждый хотел, чтобы другой действовал под его началом. Франция отдавала предпочтение шведскому королю, правительство Англии колебалось, сначала поддержало шведский план, а потом вдруг переориентировалось на Данию и бестактно попросило Густава Адольфа уступить Кристиану IV пальму первенства [490] . Густав Адольф возмутился, и его негодование было вполне обоснованным. Швед не доверял Кристиану Датскому, опасаясь, что если он не будет держать под своим полным контролем военные операции, то его армия и деньги будут
489
Rusdorf, I, pp. 439 f.; Moser, Patriotisches Archiv, V, p. 107.
490
Rusdorf, I, pp. 464, 496, 545-549; II, p. 29.
491
Ibid., I, pp. 554 f.; Moser, Patriotisches Archiv, V, pp. 159 ff. passim.
492
Moser, Patriotisches Archiv, VI, p. 21.
Из всей внушительной когорты союзников лишь один король Дании летом 1625 года выступил в поход на защиту протестантов Германии.
2
Кристиан IV был человеком достойным. Ему не повезло лишь в том, что он правил одновременно с королем Швеции, из-за блистательности которого ему и отвели столь незначительное место в истории Европы. Ко времени вторжения в Германию ему исполнилось сорок восемь лет и тридцать семь лет он находился на троне. Это был широкоплечий, крепкого телосложения мужчина с красноватым лицом и светло-каштановыми волосами, слегка поседевшими. Он не чурался физических усилий, много пил и был очень плодовит. Моногамия вовсе не устраивала его бурную натуру, и его внебрачные дети создавали проблемы для Дании и темы для шуток в Европе. Тем не менее это был человек большого ума, одаренный многими талантами, которые он с толком применял на практике: вел, например, ученую переписку на латыни с таким энциклопедистом, как Яков I, король Англии [493] . Способный лингвист, Кристиан был и превосходным собеседником. Король поощрял искусства и науки, чем могли похвастаться немногие из его предшественников, и в пышном декоре дворцов в Кронберге и Копенгагене, в их богатом и обильном убранстве, в пухлых розовых херувимах отражалась его пылкая и деятельная индивидуальность. «Трудно поверить в то, что он родился в холодном климате», — сказал о нем один итальянец [494] .
493
Bentivoglio, Opere, р. 90.
494
Loc. cit.
Кристиан был хорошим королем, защищал народ от непомерной алчности дворянства, развивал торговлю дома и за морями. Если он в чем-то и не преуспел, то лишь потому, что ему приходилось постоянно иметь дело с эгоистичной и безответственной аристократией у себя в стране и трансцендентальной гениальностью Густава Адольфа за рубежом. Все невзгоды и трудности он должен был брать на себя, его интеллектуальные и физические силы всегда были напряжены до предела, рядом с ним не было людей, на которых он мог бы переложить хотя бы часть своих дел и обязательств. Хорошие манеры, дипломатичность, безрассудная смелость, грубый юмор и суровый нрав — все было подчинено политике. Сопоставляя его неудачи с успехами короля Швеции, нельзя забывать о том, что у Густава Адольфа, помимо талантов, были и помощники. Кристиан со времени совершеннолетия идо конца дней своих был вынужден сражаться в одиночку.
Наполовину немец, он превосходно говорил и писал на этом языке, и в Германии у него были свои интересы. Он был герцогом Гольштейнским, его сына только что избрали на вакантное место епископа Фердена, для него же Кристиан заявил права на Оснабркж и Хальберштадт. Владея этими территориями и Гольштейном, Кристиан мог оказывать давление на колеблющихся нейтралов. Однако он и его союзники недооценили сложность политической неразберихи в Германии. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга не меньше, чем Кристиан и император, желали добра своим сыновьям, и они тоже претендовали на Оснабрюк и Хальберштадт. Они не хотели, чтобы эти епископства у их сыновей перехватили габсбургский принц или король Дании. И оба князя подтвердили свою неизменную лояльность императору.
Тем временем несчастные правители Нижнесаксонского округа продолжали пребывать в нерешительности. Они не желали отказываться от нейтралитета, но им было трудно его сохранять в условиях, когда на южной границе стояли лагерем войска Тилли, а с севера надвигался датский король. В запугивании больше преуспел Кристиан. В мае 1625 года сословия избрали его президентом округа, а затем с неохотой приняли решение призвать население к оружию [495] . На практике это означало лишь то, что Кристиан мог набирать рекрутов в пределах их территории.
495
Lundorp, III, p. 807.
Формального объявления войны между королем и императором не было, и Тилли запросил у Кристиана разъяснений относительно своих намерений. В ответ он получил примирительное письмо, объясняющее, что Кристиан как президент Нижнесаксонского округа счел необходимым предпринять меры для усиления обороны [496] . Потом всю осень и зиму шел любезный обмен посланиями между Фердинандом и сословиями округа: император пытался оторвать их все или по отдельности от Кристиана. Цепляясь за нейтралитет, они вначале соблазнились предложением о религиозных гарантиях для северных германских епископств, а затем отвергли его, когда Фердинанд сделал исключение для Магдебурга. Они быстро оказались в том же малоудобном положении, в котором побывали все нейтральные государства Германии, — в состоянии войны и с той и с другой противоборствующими сторонами [497] .
496
Ibid., III, pp. 812,813.
497
Lundorp, III, pp. 824 ff.
На самой войне ничего особенного не происходило. С Кристианом, продвигавшимся по Везеру, у Хамельна случился неприятный инцидент. Однажды вечером, когда он объезжал войска, лошадь сбросила его, и он пролетел восемьдесят футов с крепостного вала и чудом остался жив. Слухи о его гибели [498] побудили Тилли пойти навстречу датчанам, но после уточнения информации о происшествии и наличии провианта он вернулся обратно [499] . Даже подход Валленштейна с армией в тридцать тысяч человек [500] не уменьшил, а приумножил трудности Тилли: теперь ему надо было кормить две армии на землях, уже изрядно опустошенных его войсками [501] .
498
Goetz, Briefe und Akten, II, ii, p. 324.
499
Ibid., pp. 355, 377.
500
Gindely, Waldstein, I, p. 63.
501
Goetz, Briefe und Akren, II, ii, pp. 377—378.
Холодная весна перешла в мерзкое лето. В июне выпал снег, и намокшие зерновые гнили на полях. По всей Европе свирепствовала чума, губя не только человеческую, но и политическую и экономическую жизнь. Все лето она буйствовала в Австрии и Штирии, в Мекленбурге и Пруссии, в Вюрцбурге, на обеих сторонах Рейна, от Вюртемберга до Ахена, только в Праге умерло шестнадцать тысяч человек [502] . В октябре у Тилли из восемнадцати тысяч солдат болели восемь тысяч; все они были плохо одеты и не имели нормальных условий для зимнего постоя [503] .
502
Lammert, pp. 67 f.; Theatrum Europaeum, I, p. 999; d'Elvert, II, p. 193, III, pp. 138 f.; Goetz, Briefe und Akten, II, ii, p. 308.
503
Goetz, Briefe und Akten, II, ii, p. 408.
Положение Валленштейна было получше. Знамена императорского войска устрашали больше, чем штандарты армии лиги, и Тилли с изумлением узнавал, что те же самые города, отказывавшиеся приютить его солдат, открывали ворота Валленштейну [504] . Имперский генерал занимал лучшие квартиры, располагался в епископствах Магдебург и Хальберштадт [505] , а голодная, готовая взбунтоваться или дезертировать армия Тилли с трудом устроилась в маленькой и небогатой епархии Хильдесхайм [506] . Поиски пропитания перерастали в драки за обладание награбленным добром и женщинами, и порочность человеческая, обычно скрытая в мирных условиях, принимала самые отвратительные формы. Тщетно города и деревни просили защитить их, заверяя в своей лояльности, — генерал давал обещания, но не мог их выполнить.
504
Goetz, р. 438.
505
Ibid., р. 441.
506
Ibid., р. 407.
Проявляя бессмысленную жестокость, солдатня сжигала деревни и убивала скот, который не могла увести. В жажде наживы наемники раскапывали могилы в поисках сокрытых сокровищ, прочесывали леса, где укрывались лишенные крова крестьяне, убивали на месте тех, кого находили, забирая узлы с домашним скарбом и сбережениями. Они крушили и грабили церкви, а когда один пастор, оказавшийся храбрее других, не пустил их в храм, они отрубили ему руки и ноги, оставив истекать кровью на алтаре — как жертву, принесенную его протестантскому богу. Они не щадили и единоверцев: в монастыре Амелунгсборн разбили орган, унесли ризы и потиры, обчистили могилы монахинь [507] .
507
Hurler, Ferdinand II, VIII, pp. 658-660.