Тридевять земель
Шрифт:
Дед Чибисов аккуратно поддел одной из своих палок клубничные листья, и вывернул к свету несколько крупных подвявших ягод, и оттого что они подвяли, цвет их сделался цветом запёкшейся крови.
– Ишь, повяла вся, посохла, – горестно заметил Чибисов. – И собрать некому. А, бывало, схочешь и не найдёшь. Всю как есть подбирали.
Михаил молча наблюдал за перемещениями дедовой палки.
– Берегли-то раньше землю, жалели её, матушку. По пашне-то лишний раз не пройдут, а сейчас так примнут, как в асфальт закатают. Перед севом старики выйдут в поле и разговаривают с землёй, мнут в руках, приложут к губам и скажут потом, можно начинать сеять или нет. – Дед тронул палкой двадцатисантиметровый
Дед задумался, опершись о палку и пожевывая синими губами.
– За молоком-то придёшь? – спросил он, отвлёкшись от своих мыслей.
– Приду, – сказал Михаил. – А Сашка-лётчик приезжает?
Анисим снова погрузился в молчание.
– Давно не бывал, – молвил наконец он, и в этих словах проступало осуждение. – Как бабку схоронили, так ты был с тех пор или не был?
– Разок был, – сказал Михаил, сообразивший, что слова соседа относятся к нему, а не к Сашке-лётчику. – В две тысячи втором.
Анисим покивал и побрёл восвояси. Про Сашку почему-то так и не ответил.
Михаил ещё раз обошёл свои владения, уже подробно всё рассматривая и вникая в каждую деталь. После встречи с Анисимом Михаил испытал неловкость. Он чувствовал, что он только гость здесь, в этих печальных полях, и ему было почему-то совестно за это перед стариком. И тут же его охватила потребность деятельности. Надев свои старые строительные рукавицы, он принялся вырывать крапиву и занимался этим до тех пор, пока двор хоть немного не приобрёл жилой вид. Кусты жасмина, освобождённые от своих непрошенных соседей, явили себя во всей красе. Белые звездочки жасминовых цветов обернулись к уходящему свету и старались напиться им до рассвета. На кусте красной смородины, который и сам обнаружился, обнаружились розовые ягоды.
Вечерело. Заварив чай, он сидел на террасе и смотрел, как всё ниже и ниже опускается солнце, оставляя за собой ослепительно белое, сияющее небо. Мошкара клубилась в закатных лучах. Три старинных ветлы, быть может, ровесницы барской усадьбы, стояли треугольником ближе к улице. Ещё на его памяти осеняли они полдвора, но покорёжило их время, покрошило ветрами, и всё же они продолжали цепляться за это дворище, упрямо выпуская к солнцу нежные, сочные побеги, восстающие из казалось бы полнейшей трухи.
Мимо двора со стороны выпаса медленно прошли несколько коров – они тягуче мычали, ступали степенно и тяжело покачивались при ходьбе нежные, туго наполненные вымя.
Солнце упало за тополиные верхушки и, теряя силу, сквозило в беспокойной листве, выбрасывая оттуда острые, всё ещё слепящие лучи. Михаил отправился к Чибисову за молоком.
Анисим Чибисов увидел свет в недоброй памяти восемнадцатом году, был лишь немногим младше Ольги Пантелеевны и ныне являлся самым полноценным свидетелем века и в Ягодном, и в Соловьёвке. Гражданскую войну он, конечно, не помнил, но Великую Отечественную прошёл полностью и закончил её в Праге без единой царапины. В свои девяносто три он сохранял ясный ум и здравость суждений, один из последних в селе держал корову, правда, ухаживала за ней главным образом его незамужняя дочь Тоня, а сам Анисим по естественной в его годы немощи осуществлял пригляд. Было видно, что когда-то представлял он из себя ладного и крепкого мужчину, но теперь усох так, что, казалось, превратился в полый стебель подсолнуха.
Войну Анисим вспоминать не любил, вообще производил впечатление человека, который знает куда больше, чем говорит, но пара излюбленных историй была и у него, и он с удовольствием рассказывал их к месту и не к месту. На двоих с дочерью был у них мобильный телефон, и Анисим, начинавший жить при лучине, теперь иногда брал его в руки и время от времени поглядывал на синюю трубочку "Nokia" с каким-то недоумением.
Вернувшись от Чибисова уже в сумерках, он поставил тёплую трёхлитровую банку на крыльце, взял из сенцов косу, сунул руку под стреху, где в своём восковом яйце тут же заворошились осы, и рука его легла точно на оселок, оставленный здесь десять лет назад. Ветер улёгся окончательно, за домом в некошеном поле кричал коростель и пунктир кукушки прошивал тишину двойной нитью. Вдалеке прогрохотал по мосту поезд – судя по времени – 302-й, пензенский. Михаил вышел из двора и стал косить напитанную росой траву. Она покорно ложилась ему под ноги лёгкими полукружиями, и, некошеная столько лет, как будто сама впивалась в мокрое лезвие.
Миновали уже почти три месяца с того дня, когда перед Вячеславом открылась дверь на свободу, а он так и не смог оправиться и избавиться от апатии, овладевшей им после этого злополучного приключения. Он как-то потух. Родительская квартира Вячеслава находилась в Тушино, в том районе, который ещё сто с небольшим лет назад именовался Всходней. Что и как здесь всходило, что даже заслужило право сделаться названием целой местности, летописи наши умалчивают, а, может быть, мы недостаточно с ними знакомы, но действительность такова: с течением времени Всходня превратилась в окраинный московский район, прилегающий к метро "Сходненская", а на место древнего Тушинского вора, потрясавшего основы государства, явились воры помельче.
Вячеслав не раз уже думал о том, что возвращение из неволи именно сюда, а не в их с Наташей квартиру на Мосфильмовской улице, было как-то естественнее, ближе к земле и правде жизни, как она сейчас ему представлялась. Квартира была самая обыкновенная, вовсе не запущенная, но, конечно, весьма скромная, обставленная ещё старой чешской мебелью, напоминавшей то ли о СЭВ, то ли о Варшавском договоре, то ли о Пражской весне. Правду сказать, люди, у которых вид чешской кушетки вызвал бы воспоминание о Пражской весне, в эту квартиру никогда не заходили.
Отец, астрофизик, с 2003 года вынужденно пребывал на пенсии. Много лет он занимался проблемой передачи энергии на большие расстояния, а в последнее время – экспериментами по обращению волнового фронта лазерных излучений. Перед ним стояла задача вывести на опытную трассу лазерный пучок дифракционного качества, то есть максимально чистый, на другом конце трассы обратить его волновой фронт, усилить и попасть ровно в исходное место с минимальной расходимостью лучей. В случае успеха технологией этой можно было подпитывать спутники, отклонять опасные астероиды, иными словами появлялась возможность изменять траектории космических объектов.
Модель трассы решили строить прямо на крыше научно-производственного объединения "Астрофизика" на Волоколамском шоссе. Анатолию Николаевичу помогал такой же энтузиаст-бессеребренник – Вася Курагин из Физического института Академии наук имени Лебедева. Кирпичи для отводов они таскали на руках, длина трассы составляла триста метров. Когда наконец приступили к опытам, получался каждый третий запуск. Это уже был результат, и Анатолий Николаевич взял отпуск, которым не пользовался три года, а вернувшись из Пятигорска, был сражён известием, что деньги, отпущенные на создание более совершенного прибора, исчезли. Анатолий Николаевич знал, что обналичил и присвоил их директор, но был бессилен что-либо доказать. За время, потраченное им на опыты, директоров в институте сменилось уже шесть…