Тридевять земель
Шрифт:
Глядя на виллу "Lav", Ваня, конечно, морщился и шутил в духе Навального, однако это обстоятельство было не из тех, которые могли бы что-либо поменять.
Совершив сделку, несколько дней супруги купались в прозрачном заливе, ужинали в милых домашних ресторанчиках, которые здесь носят название Conoba, и даже съездили на дискотеку в Будву, слава о которой широко шагала по Далмации, потом отправились в Москву, чтобы вернуться уже всерьёз и надолго.
Жизнь в Черногории проста, понятна и необременительна даже для людей с небольшим достатком. Таня и Ваня обустраивали свой дом не спеша и с любовью. Стоит ли говорить, что Ирина Александровна, не так давно перед тем вышедшая на пенсию, предпочла проводить летние месяцы у дочери в Столиве, а не ковыряться, подобно матери, в рязанском
Мать Ирины Александровны Ольга Панкратовна Скакунова происходила из села Ягодного Сараевского района Рязанской области, но в то время, когда Ольга Панкратовна увидела свет, а именно в революционном семнадцатом году, Сараевского района ещё не было, а был Сапожковский уезд Рязанской губернии, само же село Ягодное выполняло функции волостного центра. Имелись там земская больница, аптека, ветеринарный пункт, библиотека, кредитное товарищество, кирпичный завод, три сапожни, семь мельниц, две маслобойки, шесть кузниц, толчея, шасталка, колбасная, три десятка торговых лавок, пять чайных, склад керосина и многое другое, но всеми этими благами Ольге Пантелеевне по вполне понятным причинам воспользоваться уже не пришлось. В 1935 году она оставила семью и уехала в Ленинград, да там и осталась, поступив учиться в медицинский институт.
Из трёх её братьев с войны вернулся живым только один – Лука, а Дормидонт и Дорофей пали. В тех краях тогда ещё давали детям такие дремучие имена, вызывающие у нынешних горожан некое виноватое изумление. Лука окончил шестимесячные курсы трактористов при Муравлянской МТС, три года проработал на тракторе, а ноги лишился в конце войны в сентябре сорок четвёртого в Восточных Карпатах в ущелье около Дукельского перевала, когда армия Москаленко, оставив тяжёлое вооружение, налегке ринулась на помощь словацкому восстанию. Из-за увечья к своей прежней работе он уже не вернулся, и устроился колхозным кладовщиком. Но и в таком положении сумел поставить новый дом на месте родительского, сложить печь и даже со временем провести туда воду, что по меркам русской деревни считалось необыкновенным делом, а то и баловством. Перед окнами фасада, обложенными резными наличниками, он насадил три яблони – анисовку, белый налив и одну зимнюю, антоновку, и когда осень, тяжело наползая на деревню, теребила чёрные ветки, жёлто-зелёные плоды её одни сообщали явную жизнь облетевшему саду, да ещё в углу двора морщились гроздья рябины.
Детей Лука не оставил, и дом с яблонями перешёл в наследство его сестре Ольге. Когда в 1974 году она вышла на пенсию, то стала навещать свою малую родину, и корни довольно быстро утянули её обратно к земле. Первый год не всё у неё спорилось, зато на следующий огород её ничем не отличался от соседских, на которых царил идеальный, веками установленный порядок. Ирина Александровна к тому времени уже одарила мир с разницей в два года Мишей и Таней. Когда Таня и Миша были маленькими, мать неизменно отправляла их на лето в Ягодное. Потом Таня выросла, выучилась и вышла замуж. В Ягодное к бабушке приезжал теперь только Михаил, а Ирина Александровна деревни не любила.
Скоро Михаил купил свою первую машину, и почти всегда находил время, чтобы доставить бабушку на свежий воздух или забрать её с урожаем. Впрочем, в машине Ольгу Панкратовну укачивало, и она в большей степени рассчитывала на свои собственные силы, предпочитая привычный для неё общественный транспорт. Ранней весной она садилась на поезд "Москва-Пенза" и в половине второго ночи через семь с половиной часов езды сходила на Муравлянском разъезде, а оттуда до крыльца считалось три километра полевой дороги. О разбойниках в этих краях не слыхали с тридцатых годов, поэтому главным препятствием для Ольги Панкратовны была темнота. Иногда луна выходила на подспорье, и дорога, вьющаяся между засеянных полей голубой лентой, была хорошо видна. А то случались и попутчики, но им, как правило, нужно было ближе к центру села, и путь они держали на так называемый большак, а дом Луки стоял немного обочь, в том краю села, который когда-то сам был самостоятельной деревней Соловьёвкой и эта Соловьёвка однажды притулилась к Ягодному с юго-востока, а потом и приросла совсем.
Едва поддавалось пониманию, откуда Ольга Панкратовна находила в себе силы совершать несколько раз в год подобные путешествия, не считая собственно крестьянского труда, но в конце концов, было решено, что именно подобный образ жизни и даёт эти самые силы, все на этом успокоились и взирали на усилия бабушки как на забаву престарелого дитя.
Правду сказать, никто из её родных кроме неё самой и не нуждался в плодах, даруемых землёй бывшей Соловьёвки, и сама она нуждалась в них не непосредственно. Семья в 90-е устроилась более или менее сносно, если не сказать, что зажила даже лучше прежнего. Советская пенсия Ольги Панкратовны упала со ста тридцати семи рублей до полутора тысяч новыми, и это, бесспорно, была унизительная малость, но внуки могли легко обеспечивать ей прекрасное содержание. Однако она, помнившая голод двадцатых, не доверяла ни удачному замужеству внучки, ни высоким заработкам внука, и упрямо возделывала свой сад. Она словно бы вернулась в ту настоящую, не иллюзорную жизнь, из которой вынесли её на время социальные перемены и которой ещё не успели вкусить её близкие. Сделано это было простым инстинктом много повидавшего человека, и в этом её упрямстве содержалось не слишком приятное предзнаменование относительно бытия вообще, которого Михаил тогда не распознал.
В 1999 году остановку пензенского поезда на Муравлянском разъезде отменили, и путь Ольги Панкратовны к своим пенатам необычайно усложнился. Можно было ехать всё тем же поездом, сходя на станции Вёрда, которая предшествовала Муравлянскому разъезду, а там ждать утра и ехать в Ягодное на автобусе, но на станции Вёрда зал ожидания тогда почему-то закрывался на ночь, да и автобусы ходили нерегулярно. Поэтому Ольга Панкратовна сначала добиралась до Рязани, там переходила на вторую станцию, откуда ходила мичуринская электричка с остановкой в Ряжске, и после пяти часов ожидания, когда уже занималось утро следующего дня, рабочий поезд, курсировавший между Ряжском и Моршанском, состоявший из трёх плацкартных вагонов, доставлял-таки её на Муравлянский разъезд.
Ирина Александровна, конечно, от всего этого приходила в ужас, но Ягодное кончилось в 2001 году, когда Ольга Панкратовна умерла.
Со смертью бабушки перестал ездить в Ягодное и Михаил, а Таня и вовсе не бывала там с девятого класса. Когда она вышла замуж, родила сына Мишу и Мише исполнилось два года, тема Ягодного зазвучала было вновь, но скоро сошла на нет. В семье велись разговоры насчёт того, что неплохо было бы для ребёнка проводить лето в деревне, однако Ирина Александровна чувствовала себя совершенно неспособной к деревенской жизни, более того, сельские прелести никогда не имели над ней никакой власти, и дочь здесь ей уверенно наследовала. Первое время выручала подмосковная дача Таниного мужа, а спустя несколько лет супруги приобрели тот самый дом в Бока Которском заливе, о котором уже упоминалось. Таня была беременна вторым ребёнком, и было признано, что лучшего места для детей не сыскать. В жизни семьи наступила новая эпоха.
И вот именно тогда, когда Михаил твёрдо решил в конце концов как следует отдохнуть на море, погостить у сестры, а главное, нашёл для этого время, в его планы вмешались обстоятельства, которые с натяжкой можно было принять за иррациональные. Совершенно в одночасье в Ирине Александровне всколыхнулись чувства рода, чувство долга по отношению к земле предков, и это было тем удивительнее, что последний раз сама она ступала на эту землю чуть ли не в 1992 году, когда в первый раз власти выдавали свидетельства на бессрочное пользование землёй. Времена тогда были хоть и непонятные, страшные, голодные, но вольные, и бумажка, выписанная председателем сельсовета, обладала всей юридической мощью. По предложению Ольги Панкратовны старое свидетельство выдали именно на дочь, и это, если принять во внимание преклонный возраст Ольги Панкратовны, было вполне прозорливо.
Но вот понемногу государство стало приводить себя в порядок – и опять именно так, как оно привыкло за всю свою историю. Воли стало меньше, но и покоя не прибавилось. Явились новые правила, явили себя приметы былого: у железнодорожников, работников юстиции и даже у лесников вновь появились мундиры, и теперь государство не признавало больше осьмушку бумаги, подписанную председателем сельского совета – ему требовался документ на розовой гербовой бумаге, и за небольшую пошлину оно готово было его выдать.