Шрифт:
Благодарю:
Ксению Аксенову и Анну Сенаторову – без вас этот текст так и остался бы черновиком;
Михаила Леонидовича Анчарова, доказавшего, что для настоящего Учителя смерть – не преграда;
Аркадия Натановича и Бориса Натановича Стругацких,
КНИГА 1. ПРИСТАНИ
1. ВОСКРЕСЕНЬЕ/понедельник
День был в полном смысле слова воскресным: никто не мешал работать, солнце за окном сияло, как в апреле, компьютер вел себя образцово. Но к вечеру небо заволокло тучами, и пришлось солнцу садиться вслепую, по приборам. За секунду до начала ливня я таки успела добежать до подъезда. Мощная пружина сначала глухо и злобно стукнула меня дверью по рюкзаку, а потом громко и так же злобно – по коробке, терпеливо удерживающей ее в своих объятиях. Гром и рев обрушившегося дождя завершили картину возвращения в дом родной. Темный подъезд припахивал кошками и мусоропроводом. Из-под ног шарахнулась крыса. Я отчетливо расслышала, как она визгливо меня обматерила. А ничего удивительного. Это еще большой вопрос, кто в подъезде хозяин. Где-то на пятом или шестом этаже проходила вечерняя спевка местных котов. Я на ощупь добралась до двери в квартиру, нащупала замочную скважину и с нежностью подумала о бутерброде с сыром и чашке кофе.
Дверь открылась, и мне стало нехорошо. Из родительской комнаты падал на пол прямоугольник голубоватого света. «Это еще что?» – громко спросила я у распоясавшейся жилплощади. В ту же секунду свет погас, и из комнаты кто-то выскочил, громко топоча и фыркая. Невидимка на секунду замешкался, видимо, пытаясь меня миновать, и шмыгнул в распахнутую дверь. Стадо мурашек пробежало по шее. Что за бардак?! Оглушительно хлопнула дверь. Хорошенькое дело. Только вчера уехали родители, а сегодня в доме не пойми что творится. Я же перед уходом окна-двери проверила, все ж закрыто было!
Я включила свет и методично обошла квартиру – пусто. Никакого тебе «дня открытых окон и дверей». М-да…
Что-то мне это оживление не нравится.
Закипела вода, и через минуту по кухне поплыл уютный запах свежезаваренного кофе. Поеживаясь и заставляя себя не озираться по сторонам, с сигаретой и чашкой кофе, я пошла на балкон.
Дождь прекратился, ветер усилился и весело тащил по небу рваные тучи. Почти полная луна показывала в прорехах ясный глаз. Дверь подъезда отворилась, вышел сосед с седьмого этажа, следом выскочили давешние вокалисты-самоучки – два перепуганных кота и, не переставая немузыкально орать, скрылись в лысеющих кустах школьного двора, примыкающего к дому. Неторопливо, с глубоким осознанием собственного достоинства, вышел к ожидающему хозяину рыжий такс. Ругнулся басом вслед певцам, обнюхал информационный столбик ограды палисадника и, не нарушив гордой осанки, поднял заднюю лапу на девяносто градусов. Гранд-батман, не меньше.
За полчаса на балконе я основательно замерзла и успокоилась. Мало ли что может почудиться в потемках… Не до глупостей, завтра на работу.
Сон. Все, как обычно. Лес, лес, лес… Скала, маяк, море и снова – лес.
Негромкий
– Але… – Тишина. Выныривая из сна, я повторила: – Але. Кто там?
В трубке клацнуло, и отчетливый женский голос близко сказал:
– Капа.
– Да. Кто это? – Капой меня зовут только домашние, все остальные – Линой.
– Капа, ты спишь что ли? Слышишь меня?
А что я должна делать в половине второго ночи? Голос вроде бы знакомый…
– Слышу. Кто это?
– Завтра оформи отпуск и купи билет на вечерний поезд до Москвы, – женщина кашлянула.
– Всенепременнейше. Очень смешно. Вы, собственно, кто?
Секундная пауза, смешок, вздох и:
– Я не «вы», я – ты.
Дикость разговора раздражала.
– Прекрасно. И кто ты?
– Ну как тебе сказать, – устало вздохнуло в трубке. Голос знакомый, а узнать не могу. – Некогда объяснять. Просто поверь и выслушай. Я – это ты. Ты сама. Понимаешь?
– Хватит…
– Капитолина, ёлки… Заткнись и слушай. Ты родилась в четыре пятнадцать тридцатого декабря, маму зовут Ольга, брата звали Олег, он умер двадцать…
– Спасибо, достаточно. Это знают обо мне все. Кто вы и что вам нужно?
– Да лиха мешок тебе в руки! Тебя звали Дарой. Этого достаточно?
– Кто вы та… – Чей же голос? Такой знакомый. И тут до меня дошло. – Ты – Дара?!
– Это ты Дара. Точнее – мы. У меня кончается время. Прошу тебя, выслушай!
– Говори, – я включила свет, надела очки и взяла карандаш.
– Отпуск тебе подпишут. Билет тоже купишь. Сначала на вокзал, потом на работу. На Павелецком тебя встретят… Собственно… ладно, не важно. Найди на вокзале обычный телефон, набери дату своего рождения, но без ноля. Понимаешь? С мобильного не звони, не получится. У нас будет еще одна возможность поговорить, – мне показалось, что она улыбнулась.
– Я попробую.
– Ты не поняла. Не «попробую» – ты должна это сделать. – Трубка опустела. Два коротких гудка и – тишина.
Чего мешок мне в руки? Ну да, ну да…
В трубке слышалось дыхание, легкий треск. Я тупо смотрела на судорожно зажатый в пальцах карандаш и слушала чужое дыхание. Вдруг исчезло и оно, в трубке стало пугающе тихо, послышались странные шаги – цоканье маленьких копыт по каменному полу. И – шепот на грани слышимости:
– Помоги нам, и мы поможем тебе. Мы знаем, чего ты хочешь, мы знаем, кого ты ищешь. Мы помним тебя, Дара. Помоги нам…
Карандаш оглушительно хрустнул. Из трубки раздавались понятные короткие гудки.
Ночь прошла в полусне-полубреду. Утреннее солнце застенчиво щурилось из-за облаков.
На вокзале купила билет. На работе подписали двухнедельный отпуск. Дома написала аккуратное письмо родителям, поставила дату, предшествующую дню их приезда. Получилось мило – спокойно и убедительно. Так: мобильник, зарядное, свитер, блокнот, куртка, пузырек со спиртом, белье, блок сигарет. Ручка, карандаш, бинт, еще один блокнот и два карандаша. Вроде бы все. Позвонить бы кому-нибудь. Впервые за последние три года захотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать, как мне страшно и непонятно. Но говорить не с кем. Нашарила в шкафу маленькую бутылочку рижского бальзама и сунула ее в рюкзак – пригодится. Закрыла двери, спрятала ключи и вышла из подъезда.