Тринадцатая реальность

Ищенко Геннадий Владимирович

– А где все? – не здороваясь, спросил я.

– Все в столовой, – обернувшись ко мне, с удивлением ответила девушка. – Ваш батюшка, Алексей Сергеевич, о вас уже справлялся.

Столовой оказалась не слишком большая комната в самом конце коридора. В ней за застеленным белой скатертью столом сидели мужчина с женщиной и приходившая за мной девушка. Мужчине было примерно сорок пять лет. Среднего роста, широкоплечий, затянутый в черный двубортный мундир, с оранжевой окантовкой обшлагов и отложного воротничка. На его плечах красовались узкие золотые погоны с тремя расположенными в ряд звездочками. Оставив еду, он приподнял голову и вопросительно на меня посмотрел. Я не стал его рассматривать, заметив только небольшие, аккуратные усы. Женщина

была лет на десять моложе и внешне мне понравилась. Приятные черты лица, густые волосы и стройная фигура. Одета она была в длинное платье из темно-зеленого шелка с отложным кружевным воротничком.

– Что стал столбом? – спросил мужчина. – Долго нам еще ждать, пока ты займешь свое место за столом? Мы тебя и так долго ждали, а мне уже пора идти на службу. Это ты у нас можешь болтаться без дела. Не надумал еще бросить эту редакцию?

– Сергей! – укоризненно обратилась к нему женщина. – Дай сыну поесть и ешь сам, а то опоздаешь. О его работе можно будет поговорить вечером.

– Мещерские всегда служили императору или в армии, или, как я, в полиции! – недовольно сказал мой отец. – А он окончил свою гимназию и даже не захотел поступать в университет!

– Ты же знаешь, что его диплом приравнивается к университетскому! – сказала мать. – А к службе в армии у него не лежит сердце.

– Это все его дружок! – возвращаясь к завтраку, пробурчал отец. – Его сбил с толку Олег Гагарин и те, кто вокруг него вертятся. Игорь Николаевич верно служит отечеству, а его младший такой же шалопай, как и наш.

Ни на кого не глядя, я сел на свободный стул и принялся за еду. Никаких особых изысков на завтрак не было. Отдельно стояло блюдо с жареным мясом, а в другом блюде горкой лежала запеченная картошка. В салатниках были соленые грибы, квашеная капуста и овощной салат. Из столовых приборов были только самые необходимые, так что у меня не возникло трудностей в их использовании. От запахов еды разгорелся аппетит, поэтому я на нее набросился, на время забыв обо всем остальном. Отец поел первым, встал из-за стола и ушел, а мы еще сидели минут десять. Наевшись, я тоже поднялся и поблагодарил мать, заработав удивленный взгляд.

– Ты сегодня не идешь в редакцию? – спросила она. – Это не из-за самочувствия? Ты не заболел? Выглядишь как-то не так, как обычно.

– Да, что-то я себя неважно чувствую, – соврал я. – Ничего страшного, немного полежу, и все должно пройти.

– Может быть, вызвать Федора Матвеевича? – предложила мать. – Не хочешь? Ну дело твое. Но редактору позвони.

«И что делать? – думал я, лежа на застеленной кровати. – Меня даже родители сегодня вечером раскусят, что уж говорить о редакции или друзьях!»

Лежал я с полчаса, пока не пришла сестра.

– Мама же говорила тебе позвонить в редакцию! – с осуждением сказала она. – Звонит твоя Верочка, которой не терпится узнать, что случилось с ее князем. Сам пойдешь к телефону или ответить мне?

Я молча встал, обул тапки и пошел следом за ней. Ну и где в этой квартире телефон? Телефонов оказалось два. Один был в кабинете отца, а второй стоял для всеобщего пользования на тумбочке в прихожей. Я взял лежавшую рядом с аппаратом трубку и поднес ее к лицу.

– Это ты, Вера?

– Конечно, я! – раздался из трубки приятный женский голос. – Ты почему не в редакции? Что-то случилось?

Странно, но допотопный на вид телефонный аппарат почти не искажал речь.

– Я немного приболел, – повторил я свою отговорку. – Нет, ничего серьезного, но работать с головной болью...

– Значит, мы сегодня не увидимся, – грустно сказала она. – Я бы прибежала, но боюсь того, как на меня отреагирует твоя семья. Они князья Мещерские, а я какая-то купеческая дочка!

– Ты не какая-то, а самая лучшая, – сказал я то, что она хотела услышать. – Я тоже по тебе скучаю, но сегодня в редакцию не пойду. Скажи, пожалуйста, редактору, чтобы мне ему не звонить.

Мы перебросились еще несколькими словами, и я, положив трубку

на рычаг, взял лежавшую тут же газету. За чтение взялся на кровати и был неприятно поражен пестрящей чуть ли не в каждом слове буквой ять. Читать можно, хоть и неудобно, но грамотно что-нибудь написать я уже не смогу. Из чтения я прежде всего выяснил, что нахожусь в Российской империи, и что газета была за двадцать третье июля одна тысяча девятьсот сорок второго года. Поскольку она была свежей, скорее всего, сейчас действительно сорок второй год. Более тщательное изучение четырех газетных страниц «Русской молвы» не дало мне ничего существенного. Ну есть в этом мире Германия, Англия и Франция, а еще уцелела Австро-Венгрия, мне-то что! Соединенные Штаты Америки именовались Американскими штатами, в Болгарском царстве был почему-то наместник нашего императора. Да, этим императором был сын Николая II Алексей, которому скоро должно было исполниться тридцать восемь лет. Отложив газету, я опять попытался хоть что-нибудь вспомнить. Из этой попытки ничего не вышло: расслабившись, я заснул. Когда проснулся, за окнами было еще светло. Я поднялся с кровати, и тут же упал в нее обратно. Кто-то засунул свою руку в мою голову и сейчас медленно перемешивал ее содержимое, вызвав сильное головокружение и желание расстаться с остатками завтрака. Сколько это продолжалось, я не знаю. Когда мозги успокоились, и прошло головокружение, я стал другим. Не писателем Алексеем Николаевичем Роговым и не окончившим месяц назад Вторую Санкт-Петербургскую гимназию князем Алексеем Сергеевичем Мещерским, а чем-то средним, слепленным из нас обоих. Все знания моей молодой половины стали доступны, но я уже не относился к ним просто, как к источнику сведений об этом мире. Я любил Веру Воденикову, хотел работать в газете «Русское слово», и вместе со своими друзьями... Тут более старшая и опытная половина общей личности присмотрелась к кружку князя Олега Гагарина и заявила, что заниматься такой чушью не позволит. Некоторое время я сидел, собирая себя из двух частей, пока в голове не установился хоть какой-то порядок.

– Ты на часы смотришь? – спросила приоткрывшая дверь сестра. – На завтрак тебя звали, а сейчас приходится звать на обед! У тебя совесть есть?

– Есть у меня совесть, Оля, – ответил я. – Просто не заметил, как заснул. Спасибо, что предупредила. Иди, я сейчас подойду.

Она недоверчиво на меня посмотрела и ушла. Еще бы ей не удивляться, если я уже забыл, когда ее благодарил в последний раз. Она была виновата сама, когда открыто выступила против Веры, и я ей тогда высказал все, что о ней думаю, поэтому прежней теплоты в наших отношениях не было. Я сменил помятую рубашку на выглаженную из шкафа и поторопился в столовую. Отец почти никогда не приходил обедать домой, пользуясь расположенным недалеко от его департамента рестораном, поэтому наша кухарка и домработница Наталья накрывала стол на троих. Меня уже ждали.

– Как ты себя чувствуешь? – с тревогой спросила мама. – Только не надо мне врать! Ты уже десять лет не спишь днем!

– Чувствовал неважно, – ответил я, – а поспал, и все прошло. Не беспокойся, я и на работу завтра пойду.

Минут пятнадцать мы не спеша ели, вначале куриный суп, а потом мясо с грибами. Были еще блины со сметаной, но у меня для них уже не нашлось места в желудке. А вот сестра умудрилась съесть несколько штук.

– Растолстеешь, и никто не будет любить, – не очень удачно пошутил я.

– Рано ей еще думать о любви, – сказала мама.

– Мне через два месяца уже шестнадцать! – сказала Ольга матери и повернулась ко мне: – А ты бы смотрел не на мой живот, а на Веркин! Как бы он у нее не вырос!

– Оля, что ты такое говоришь! – возмутилась мама. – Иди немедленно в свою комнату!

– Что думаю, то и говорю! – сказала сестра, встала из-за стола и удалилась с оскорбленным видом.

– И в кого она растет такая непослушная! – со вздохом сказала мама. – Алексей, я хотела с тобой серьезно поговорить. Отец настроен против вашей дружбы...