Шрифт:
И отверг сын путь отца своего,
Ибо путь сей – есть ложь и зло…
Глава 0
«Вот ты и открыл первую страницу. Это далось тебе легко. Также легко, как сдуть с одуванчика его белый пушистый венец, также просто, как сделать глоток прохладной воды в изнуряющую июльскую жару. Ты открыл первую страницу, не подозревая о том, что ждет тебя там, за десятками подобных страниц, сотнями слов и тысячами ровных черных знаков. Разве тебе это неинтересно? Разве ты не томим предвкушением открытия? Или считаешь, что все уже открыто до тебя? О-о! Тогда ты заблуждаешься! Заблуждаешься точно так же, как заблуждался еретик Коперник, или набожный неудачник Дарвин. Заблуждаешься с единственной разницей от ушедших в небытие и оставивших после себя лишь звучные имена: ныне тебя за подобное не сожгут на костре, не повесят и не гильотинируют. Ты владеешь одной из самых главных свобод – свободой иллюзии, принесшей в ваши мир столько страданий. Запомни: все страдания – от иллюзий. Иллюзия собственной силы и важности, иллюзия полной власти, иллюзия всепоглощающей любви, иллюзия свободы…
Я тебя, наверное, утомил своим пристрастием к нравоучениям? Опять же это твое чувство – всего лишь иллюзия. Ты – продукт человечества и потому мыслишь шаблонами своей цивилизации. Но скоро это изменится. Изменится потому, что в твоих руках эта книга. Уверен – еще пара таких страниц и ты захочешь отбросить этот томик в самый дальний угол комнаты, а может и вообще в камин (если таковой у тебя имеется). Но ты этого не сделаешь. Ты будешь читать дальше и дальше, продираясь сквозь мои нравоучения, которые вскоре покажутся елеем для твоего оживающего, просыпающегося от тысячелетней спячки ума. Нет, ты не выбросишь эту книгу никогда! Даже заучив ее наизусть, ты будешь возвращаться к ней снова и снова, и делать очередные открытия…
Теперь ты подумал: «Ну, и заливает же этот писака!» Не оправдывайся. В твоей голове родилась именно эта мысль. Ничего, я не обижаюсь на тебя. Твои сегодняшние мысли – иллюзия, до краев наполненная пустотой сознания собственной значимости. Типичная ошибка просвещенного человека! Это ты поймешь, когда дочитаешь книгу до самого конца. Впрочем, есть ли у нее конец? Этого не знаю даже я – ее автор, критик и издатель. Скорее всего, нет. Вот ты снова скептически улыбнулся, подумав, что конец есть у всего – у жизни, у Вселенной, у бытия, у времени… А вот это уже иллюзия высшего порядка. Это иллюзия Бога, вложенная в умы «передового человечества». Считаешь, что я замахнулся на неприкосновенное? Может быть, может быть… Извини, если оскорбил твои чувства. Хотя теперь в своем сознании вы все атеисты. А если точнее, то поверхностно верующие…
Перехожу к своему следующему тезису. Если ты относишься к категории внимательных читателей, то наверняка заметил, что эта книга начинается с нулевой главы…
Теперь, после того, как ты перевернул страницу, дабы убедиться в этом еще раз, и вернулся к излагаемой мною мысли, я, конечно, соглашусь с тобой: с точки зрения литературной, нулевая глава является полной ерундой, авторским выкрутасом, претендующим на оригинальность. Этакий словесный (точнее математический) абстракционизм. Ибо все в подлунном мире начинается с цифры «один». Нет нулевого года, нулевой монеты, да и саму цифру «ноль» придумал плешивый и близорукий умник, чтобы хоть как-то вести счет после девяти. Ноль – есть небытие, а небытие – это мрак. Мрак же, как сказано в древних мудрых книгах – непроявленная реальность, в которой существует не только зло. Да и само зло не всегда есть плохо. Согласно одной из твоих иллюзий тебя в небытии не существовало, как не существовало вообще никого, кроме Него Наисветлейшего и Него Наитемнейшего. Ты же, по неизвестно откуда взявшейся традиции, выбрал эти две высших крайности и живешь, думая, что вот одно (добро) дается от первого, другое (зло) – от второго. Наивреднейшая иллюзия, превращенная в догму, от которой за последние две тысячи лет полегла не одна сотня миллионов человек. Скажешь – ерунда! Ерунда, конечно, в сравнении с тем, что через пару-тройку десятилетий в одночасье будут выкашиваться миллионы смертных страдальцев. Тогда и на это ни кто не обратит внимание. Так, мелочь, хотя и неприятная. Уже давно зло стали считать добром, а добро – злом. А те две сущности сидят в своих недоступных мирах и озадаченно чешут затылки: как же это вышло? Ведь хотели-то как лучше! А получилось так, как возжелал человек. А все потому, что забыли о третьем. Все кричат: третий лишний, третий лишний! Да не лишний он, а неудобный! Все, что неудобно – безоговорочно отметается и замещается иллюзией. Так было во все времена. Интересно, появится ли когда-нибудь эдакий ученый муж, кто-то вроде Фрейда или Юнга, который создаст полное учение об иллюзии. Боюсь, что создавая свою бессмертную теорию, он утонет в собственных иллюзиях и, не в силах бороться с неизбежным, возведет их в очередную догму. И будут на нее ссылаться тугоумные последователи, и станет она модной, и разрастется, как сорняк на огороде нерадивого хозяина.
Итак, небытие, мрак, зло-добро, ноль. Абсолютный ноль!.. Разве в самых темных, дальних углах твоего подсознания не сохранилось воспоминания об этом блаженном состоянии? Вот он настоящий рай, без иллюзий, смятений и боли! Вот оно естество! Разве ты не помнишь себя, как абсолютное сознание, сжавшееся до размеров атома, заполнившего всю Вселенную? Нет, ты наверняка этого не помнишь. Не отчаивайся, многие не догадываются о том, кто они есть на самом деле. Живут тихо, в свое удовольствие, творят, созидают, разрушают… И вдруг в один ни чем не примечательный день раздается стук в дверь, или кто-то бережно так кладет руку тебе на плечо. Ты оборачиваешься, вглядываясь в неясные черты, и вспышка ослепляет тебя, испепеляет твою нынешнюю плоть, обнажает скелет прошлого. Многие не выдерживают этого. Петля, затянутая на цветущей упругой шее, пуля, высверливающая отверстие от одного виска к другому, тесная смирительная рубашка… Не у всякого прошлое соответствует его иллюзиям или иллюзиям окружающих. Лишь избранные способны нарастить на скелет прошлого свежую плоть. Ты никогда не задумывался, что можешь принадлежать к этой когорте избранных? Избранных вечностью, мною?..
Я создавал эту книгу задолго до твоего рождения. Но я знал, что на свет появишься именно ты. Уже тогда я видел все твои достоинства и недостатки, знал, кем ты станешь в своей первой жизни и представлял, что из тебя должно получиться после. Знаешь, со стороны все это выглядело весьма многообещающе…»
***
Они шли вдоль высокой железнодорожной насыпи. Их было двое: он и Двенадцатый. Галька, пропитанная мазутом и соляркой, потрескивала под их босыми ногами. Шли они уже очень долго. Мимо, то слева, то справа проплывали большие города, маленькие поселки, одинокие крохотные сторожки, поля, засеянные наливавшейся золотом пшеницей и загадочно притихшие леса. Светило терявшее свою прежнюю силу августовское солнце, опускалась прохлада летней ночи, а они все шли и шли, перетирая сухими шершавыми ступнями острые камни в невесомую пыль. Когда подавал голос приближавшийся локомотив, они молча спускались на обочину и провожали взглядом проносившиеся вагоны. Машинисты, сидевшие в кабинах электровозов, успевали покрутить пальцами у висков, и их перекошенные лица в следующую секунду уносились в будущее, таща за собой сотни тонн грохочущего железа. А путники вновь ступали на еще подрагивавшие шпалы, продолжая свой долгий путь…
Он был довольно стар, худощав, не по годам подтянут и статен. Пепельные густые и вьющиеся волосы покрывали его миниатюрную голову. Он имел выразительное, точно у актера американских вестернов сороковых годов, лицо – загорелое, обветренное, гладко выбритое и испещренное сеткой глубоких морщин, с острым орлиным носом. Он почти никогда не улыбался. Даже когда того требовали правила приличия. Лишь появлявшаяся мягкость в его колючих серых глазах выдавала его особое расположение духа. Его же лицо оставалось непроницаемым, будто высеченное из благородного камня.
Одет он был старомодно и даже довольно странно: несмотря на летний зной, на его широких костлявых плечах болтался темно-синий болоньевый плащ, под расстегнутыми полами которого виднелся потертый, но все еще находившийся в хорошем состоянии костюм-тройка. Ворот ослепительно белой манишки стягивал малиновый галстук-бабочка. В жилистой широкопалой руке он нес старый саквояж, по сморщенному и тощему виду которого можно было подумать, что тот совершенно пуст. Или почти пуст.
Но совсем не вязалось с его благообразной внешностью аристократа то, что он был бос. Ни кто не знал, почему он не носил обуви. Даже Двенадцатый. Однако это ни как не влияло на скорость его передвижения, которой мог бы позавидовать любой мастер спортивной ходьбы. Казалось, ему было все равно: идти ли по ровному, как зеркало, автобану, теплому и ласковому песку, битому стеклу, ржавым гнутым гвоздям. Лицо его неизменно сохраняло строгое и отрешенное выражение, какое можно увидеть на потемневших от времени портретах благочестивых старцев.
Его спутник – тридцатилетний голубоглазый, пышущий здоровьем блондин, на целую голову возвышавшийся над стариком – брел позади старика, стараясь попадать босыми ступнями точно ему в след. Это он делал от того, что его ноги еще не обладали той выносливостью, какую имели ноги старика, а путь, проложенный тем, был мягок и удобен.
Двенадцатый старался вести себя и поступать точно так же, как и старик. Он также не носил обуви, его красивое мужественное лицо не выражало ничего, даже когда острый осколок битого стекла с хрустом входил в его пятку, и кровь обагряла землю. Правда, рана его немедленно заживала, однако боль – этот бич рода человеческого, делавший его слабым и трусливым – боль еще какое-то время давала о себе знать.
Весь их путь старик молчал. И Двенадцатый ни разу не разомкнул свои уста. Да и зачем им было разговаривать, когда хватало одного лишь беглого взгляда.
В противоположность старику Двенадцатый выглядел весьма стильно: узкие и светлые, подвернутые у щиколоток джинсы и белая футболка подчеркивали его спортивную фигуру. За спиной у него болтался переброшенный через плечо и поддерживаемый указательным пальцем за петлю вельветовый пиджак, на нагрудном кармане которого отливало золотой вязью «P.N.».