Триптих

Фриш Макс

Вдова Кнехтлинг уходит.

Анна, закройте окно — собственного голоса не слышно!

Анна закрывает окно, и звон колоколов становится глуше. Я же сказал: скромный, уютный ужин. На кой черт эти идиотские канделябры?

Анна. Но они всегда тут стояли, господин Бидерман!

Бидерман. Я сказал: уютно и скромно. Чтобы никаких излишеств! А эти вазы, черт бы их побрал! Подставочки для ножей, серебро, сплошь серебро и хрусталь. Что они подумают? (Собирает подставочки для ножей и сует в карман брюк.) Вы же видите, Анна, в чем я — в самом старом домашнем пиджаке, —

а вы? Большой нож для дичи можете оставить, он понадобится. Остальное серебро — прочь, прочь! Господа должны чувствовать себя как дома… Где штопор?

Анна. Вот он.

Бидерман. А попроще у вас ничего нет?

Анна. На кухне. Но он ржавый.

Бидерман. Тащите его сюда! (Берет со стола серебряный кувшин.) А это что такое?

Анна. Для вина…

Бидерман. Серебро! (Тупо смотрит на кувшин, потом на Анну.) Это что, всегда у нас было?

Анна. Но это же нужно, господин Бидерман.

Бидерман. Нужно! Что значит нужно! Что нам нужно — так это человечность, братство. Убирайте кувшин! А это что вы там принесли, черт побери!

Анна. Салфетки.

Бидерман. Дамаст!

Анна. Других нет.

Бидерман (собирает салфетки и сует в серебряный кувшин). Целые племена живут без салфеток, а такие же люди, как и мы…

Входит Бабетта с громадным венком.

(Еще не видит ее, стоя у стола.) Я уж думаю — нужна ли нам вообще скатерть…

Бабетта. Готлиб…

Бидерман. Чтобы никаких классовых различий! (Замечает Бабетту.) Что это за венок?

Бабетта. Который мы заказывали. Ну что ты скажешь, Готлиб, — прислали венок сюда. А ведь я сама написала им адрес — адрес Кнехтлингов, черным по белому. А тут и лента и все наоборот.

Бидерман. То есть как — лента наоборот?

Она показывает ленту.

НАШЕМУ НЕЗАБВЕННОМУ ГОТЛИБУ БИДЕРМАНУ. (Разглядывает ленту.) Не принимай. И речи быть не может! Пусть перепишут… (Возвращается к столу.) Ты меня не нервируй, Бабетта, я занят другими вещами, черт побери, не могу я быть и тут и там.

Бабетта с венком уходит.

Бидерман. Стало быть, скатерть — долой! Да помогите же, Анна. И, как я уже сказал, никакой сервировки. Категорически! Вы входите без стука, просто входите и ставите гусятницу на стол…

Анна. Гусятницу?

Бидерман (снимает скатерть). Ну вот, сразу другая атмосфера. Видите? Деревянный стол, и ничего больше — как на тайной вечере. (Отдает Анне скатерть.)

Анна. Господин Бидерман изволят, чтобы я подала гуся просто в гусятнице? (Свертывает скатерть.) А вино, господин Бидерман, какое же теперь вино подавать?

Бидерман. Я сам принесу.

Анна. Господин Бидерман!

Бидерман. Ну что еще?

Анна. А у меня нет такого пуловера, как вы говорите, господин Бидерман, чтобы такой простой, как будто я член семьи.

Бидерман. Так возьмите у моей жены!

Анна. Желтый или красный?

Бидерман. Да любой! Только чтобы я не видел никаких чепчиков и никаких

фартучков. Поняли? И, как я уже сказал, канделябры долой! И вообще: проследите, Анна, чтобы не было все так прилично! Если что — я в погребке. (Уходит.)

Анна. «Проследите, чтобы не было все так прилично!» (Швыряет свернутую скатерть в угол и топчет ее ногами.) Пожалуйста!

Входят Шмиц и Айзенринг; у каждого в руках по розе.

Оба. Добрый вечер, барышня!

Анна, не взглянув на них, выходит.

Айзенринг. Так почему же ты без стружки?

Шмиц. Вся конфискована. По распоряжению полиции. Мера предосторожности. Каждого, кто продает или держит у себя стружку без разрешения полиции, тут же арестовывают. Мера предосторожности по всей стране… (Причесывается.)

Айзенринг. А спички у тебя есть?

Шмиц. Нет.

Айзенринг. И у меня нет.

Шмиц (продувает расческу). Надо у него попросить.

Айзенринг. У Бидермана?

Шмиц. Только бы не забыть. (Засовывает расческу в карман и шумно поводит носом.) Ах, как уже благоухает!

Бидерман подходит к рампе с бутылками под мышкой.

Бидерман. Вы можете подумать об этом все что хотите, господа. Но ответьте мне на один вопрос…

Слышен пьяный рев и смех.

Я скажу так: пока они орут и пьянствуют, они ничем другим не занимаются… Лучшие вина из моего погреба! Если бы мне кто-нибудь это сказал неделю назад… Руку на сердце, господа: в какой момент — только точно — вы поняли, что это поджигатели? Все это не так просто, как вы думаете, господа, — это назревает медленно, а происходит внезапно… Подозрение! Оно-то у меня сразу зародилось, господа, подозревать проще всего, но — руку на сердце, господа: что бы вы стали делать, черт побери, на моем месте? И в какой момент? (Прислушивается — все тихо.) Мне нужно идти! (Быстро уходит.)

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Дом.

Ужин с гусем в полном разгаре, все смеются, громче всех Бидерман (все еще с бутылками под мышкой) — он не может забыть шутки, которая ему понравилась. Бабетта же отнюдь не смеется.

Бидерман. Ветошь! Нет, ты слыхала? Ветошь, говорит, горит еще лучше!

Бабетта. Не понимаю, что тут смешного.

Бидерман. Да ведь ветошь! Ты знаешь, что такое ветошь?

Бабетта. Знаю.

Бидерман. У тебя нет чувства юмора, киска. (Ставит бутылки на стол.) Ну что делать, друзья, если у человека просто нет чувства юмора?

Бабетта. Так объясни мне тогда!

Бидерман. Ну слушай! Сегодня утром Вилли говорит, что он послал Зеппа украсть стружку. Стружку, понимаешь? А сейчас я спрашиваю Зеппа: ну как там со стружкой? А он мне и говорит: «Стружку не достал, зато достал ветошь». Понимаешь? А Вилли и говорит: «Ветошь горит еще лучше».

Бабетта. Это я поняла.

Бидерман. Ну вот! Поняла?

Бабетта. Так что же тут смешного?

Бидерман (сдается). Выпьем, господа! (Откупоривает бутылку.)