Триптих
Шрифт:
Бабетта. Это что, правда, что вы притащили на наш чердак ветошь, господин Шмиц?
Бидерман. Ты умрешь со смеху, Бабетта, — сегодня утром мы даже вместе измеряли запальный шнур — Вилли и я.
Бабетта. Запальный шнур?
Бидерман. Бикфордов шнур. (Наполняет бокалы.)
Бабетта. А теперь вполне серьезно, господа. Что все это значит?
Бидерман (хохочет). Серьезно, говорит! Серьезно — вы слышали? Серьезно!.. Не поддавайся на удочку, Бабетта, я же тебе говорил: наши друзья
Шмиц и Айзенринг переглядываются.
Ведь наши друзья все еще принимают меня за такого запуганного мещанина, знаешь, у которого нет никакого чувства юмора и которого застращать проще простого. (Поднимает бокал.) Ваше здоровье!
Айзенринг. Ваше здоровье!
Шмиц. Ваше здоровье!
Чокаются.
Бидерман. За нашу дружбу.
Выпивают и садятся.
У нас все по-домашнему, господа, просто угощайтесь, безо всяких.
Шмиц. Да я уж больше не могу.
Айзенринг. Не ломайся, Зепп. Ты не в сиротском доме, не ломайся. (Берет еще кусок гуся.) Ваш гусь, мадам, — мечта.
Бабетта. Я очень рада.
Айзенринг. Гусь с бургундским! Сюда бы еще только скатерть.
Бабетта. Ты слышишь, Готлиб?
Айзенринг. Но это вовсе не обязательно!.. Такую, знаете, белую скатерть, а на ней — набивные цветы и серебро.
Бидерман. Анна!
Айзенринг. Набивные цветы — белые такие, знаете, как морозные узоры, — но это вовсе не обязательно, господин Бидерман, вовсе не обязательно. В тюрьме мы тоже ели без скатерти.
Бидерман. Анна!
Бабетта. В тюрьме?
Бидерман. Да куда она запропастилась?
Бабетта. Вы были в тюрьме?
Входит Анна, в ярко-красном пуловере.
Бидерман. Анна, сейчас же принесите скатерть!
Анна. Как угодно.
Айзенринг. И если у вас есть что-нибудь вроде вазочек — окунать пальцы…
Анна. Как угодно.
Айзенринг. Может, это вам покажется ребячеством, мадам, но уж такие они, эти люди из народа. Вот Зепп, например, вырос среди угольщиков и в жизни не видал подставочек для ножей, — так вот, видите ли, такая уж мечта всей его загубленной жизни — чтобы стол с серебром и хрусталем!
Бабетта. Но ведь у нас все это есть, Готлиб.
Айзенринг. Да это вовсе не обязательно.
Анна. Пожалуйста.
Айзенринг. А если есть и салфетки, барышня, тащите сюда!
Анна. Господин Бидерман сказали…
Бидерман. Тащите!
Анна. Пожалуйста. (Приносит все назад.)
Айзенринг. Надеюсь, вы не сердитесь, мадам. Когда сидишь в тюрьме, знаете, — месяцами без всякой культуры… (Берет скатерть и показывает ее Шмицу.) Ты знаешь, что это такое? (Бабетте.) Он в жизни не видел! (Опять Шмицу.) Это дамаст.
Шмиц. Ну и что? Что с ним делать?
Айзенринг (повязывает
Бидерман делает усилие и смеется, как над очередной шуткой.
Бабетта. А где наши подставочки для ножей, Анна, наши подставочки для ножей?
Анна. Господин Бидерман…
Бидерман. Тащите!
Анна. Вы же сказали: уберите!
Бидерман. Я говорю, тащите! Где они, черт побери?
Анна. У вас в брюках. В левом кармане.
Бидерман судорожно лезет в карман и обнаруживает подставочки.
Айзенринг. Да вы только не волнуйтесь.
Анна. Я же не виновата!
Айзенринг. Вы только не волнуйтесь, барышня!
Анна разражается рыданиями, поворачивается и убегает.
Это все фён.
Пауза.
Бидерман. Пейте, друзья, пейте!
Пьют молча.
Айзенринг. Гуся я, знаете, ел каждый день, когда был официантом. Бегаешь по этим длинным коридорам, а на ладони поднос. Но потом, мадам, где нашему брату обтереть пальцы? В том-то и дело. Где же иначе, как не об собственные волосы? А у других людей для этого дела хрустальные вазочки! Вот чего я никогда не забуду. (Окунает пальцы в вазочку.) Вы знаете, что такое травма?
Бидерман. Нет.
Айзенринг. Мне в тюрьме все объяснили. (Вытирает пальцы.)
Бабетта. А почему же вы попали в тюрьму, господин Айзенринг?
Бидерман. Бабетта!
Айзенринг. Почему я попал в тюрьму?
Бидерман. Об этом же не спрашивают!
Айзенринг. Я сам себя спрашиваю. Я уже сказал, что я был официантом — всего лишь незаметный старший официант, и вдруг меня путают с матерым поджигателем.
Бидерман. Гм…
Айзенринг. Арестовали прямо на квартире.
Бидерман. Гм…
Айзенринг. Я был так потрясен, что послушался.
Бидерман. Гм…
Айзенринг. Мне повезло, мадам, — нарвался на семь исключительно милых полицейских. Когда я сказал, что мне нужно на работу и что у меня нет времени, они говорят: ваше заведение сгорело…
Бидерман. Сгорело?
Айзенринг. Кажется, в ту же ночь. Да-да.
Бабетта. Сгорело?
Айзенринг. Ну хорошо, говорю. Тогда у меня есть время. А наше заведение — от него остались одни головешки — я видел, когда мы проезжали мимо; знаете, сквозь эти окошечки с решетками в тюремной машине. (пьет со смаком.)
Бидерман. А потом?
Айзенринг (рассматривает этикетку). Такое у нас тоже было. Сорок девятый! «Кав дель Эшапон»… А потом? Это пускай вон Зепп расскажет. Сижу это я в предбаннике, поигрываю наручниками, и кого бы вы думали вводят? Вот этого шалопая!
Шмиц весь сияет.
Твое здоровье, Зепп!
Шмиц. Твое здоровье, Вилли!
Пьют.
Бидерман. А потом?
Шмиц. Они его спрашивают: «Вы подожгли?» — и сигаретки предлагают. А он им: «Извините, господин комиссар, к сожалению, спичек нет, хоть вы и считаете меня поджигателем».