Тришестое. Василиса Царевна
Шрифт:
Крутнулся Андрон на месте, глаза свел в кучу и растянулся посредь залы, ножки-ручки пораскинув.
– Вот так, – Иван Царевич победно утер нос. Перекрестился, поцеловал крест, приподнялся на носочки и приладил распятие святое на прежнее место, любовно сняв с него налипший сор и паутинки.
– Все, сдулся наш Андрошка, – заулыбался царь-батюшка, ощутив, как сразу дышать легче стало да на душе посветлело. Теперича конец всем энтим глупостям, жизнь раздольная, сытная! – Выволоки этого пса на двор, пущай там смердит.
– А разве он?.. – принюхался Иван Царевич. Вроде бы нет никакого запаху.
– Эх, дурень ты, дурень, как есть, – покачал головой царь Антип. – Ментафора энто, как Андрошка сказывал. Ох, и умный, сукин кот, был!
– Так бы и сказали, – повел плечами Иван Царевич, хотя опять ничего не понял. Подцепил здоровенной лапищей Андрона беспамятного за ворот да и поволок через сени на двор.
– Эй, кто там! – крикнул царь Антип. – Приберите здесь скоренько, дощечки замените, какие надобно. Да веревочки усе поснимайте, а то, не ровен час, ножкой зацепит кто – и вправду потолок на голову рухнет али крестом кого зашибет. А Федьке пяток-другой плетей всыпьте, шоб службу свою справно вел да на людёв пустое не наговаривал…
Оклемался Андрон немного, очухался, глаза продрал. Лежит на травке, радуется, мол, легко отделался – окромя здоровенной шишки на лбу да синячищи в пол-лица от Христа в подарок ничего вроде как и нет боле. Но гложет его злоба на царя-батюшку да на Ивана Царевича, вроде как несправедливо с ним обошлись. Ведь, можно сказать, ни за что ни про что по мордасам схлопотал да от двора царского отставлен был. Ну, крал помаленьку – все крадут, – врал, конечно, – не он один врет, – а что хитер был, так бояре думские похитрее его будут. И ведь боярам-то ничего, а Андрошку из царского дворца пинком под зад, будто щенка какого.
Скрипнул Андрон зубами: погодь, царь-батюшка, я те еще каверзу-то устрою с оказией, все припомню как есть!
Поднялся он с травы, отряхнулся, подобрал шапку с земли, выбил из нее пыль, нахлобучил на голову и побрел вон. Куда идет – сам не знает. Ноги сами собой вынесли его к колокольне, к дружку его – Федьке. А Федька сидит грустный на лавочке, волдыри на морде пальцем лопает да сопли пускает. Мало того, оскорбленье вышло от Ивашки, так еще и народ теперича от него шарахается, будто вороны от пугала огородного. И от отца Панфутия по первое число заместо рубля целкового отхватил за трезвон непотребный. Вон оно как обернулось-то. А еще этот гнус Андрошка – чтоб ему пусто было, собаке такой! – подбил Федьку царю-батюшке жалобу подать, мол, правда на Федькиной стороне, глядишь, и обломится рубь, а то и поболе. А оно вон как обернулось, то бишь, обломилось…
– Эх! – вздохнул Федька и махнул на все рукой.
Глядь – Андрон плетется в его сторону, хмурее тучи, злее голодного хорька. Шапка на нем на лоб сдвинута, волосы дыбом, уши торчком. Шапку шишак подпирает, харя слева огнем полыхает.
«Ага, знать и тебе, душонка твоя канцелярская, опала вышла», – обрадовался Федька, растянув тонкие губы в кривой усмешке, но тут же опомнился, опустил уголки губ – страшный человек Андрон, злопамятный. С ним лучше не связываться. А вслух сказал:
– Ну чего, Андрон, никак не потрафил чем царю-батюшке? Трезвон у тебя, гляжу, почище мово вышел.
– Дурак ты… пупырчатый, – только и вздохнул Андрон, плечи повесив. – А все из-за тебя.
– А я-то здесь каким боком? – подивился Федька, даже позабыв на время про болячки да обиды.
– Мямля ты: ни слова толком молвить, ни отпор дать, – Андрон тяжело опустился на лавочку, ноги вытянул, прислонился головой к теплым бревнам и в небо уставился на птичек.
– А ты, как я погляжу, тоже еще тот отпорщик, – прищурил заплывший глаз Федька.
– Погляжу, погляжу! – грубо оборвал его Андрон и сплюнул в сторонку. – Чаво делать-то теперича будем?
– Дык чего делать-то еще? – развел руками Федька. – Как звонил, так и буду звонить. Ну их, эти царские морды, была бы охота связываться с ними, – он задрал голову, выпятил нижнюю челюсть и от души поскреб подбородок обкусанными ногтями.
– Охота, охота, – вновь передразнил его Андрон. – Холоп ты, быдло.
– Но-но! – сдержанно погрозил ему Федька.
– Чаво, не так, что ль? – хмыкнул Андрон.
– Ты того, не очень, понял?
– А кто ж ты, коли обиду такую спустить готов?
– Кто надо, – буркнул Федька и голову низко опустил.
– Вот то-то и оно. А я не таков!
– Да уж вижу, каков ты, Андрон. У тебя на морде все написано-разрисовано.
– Дык…
– Вот те и «дык». Да плюнь ты на них!
– Ты что?! – вскочил с лавочки Андрон, сжимая кулаки. – Ты чего несешь?
– А чего я сказал? – попятился от такого напору Федька, едва не грохнувшись с лавочки.
– Да чтобы я такое оскорбление спустил, пусть даже царю! Ведь ни за что же!.. Позорищи какой натерпелся, муки физинческие понес, а ты – плюнь!
– Да я-то тут при чем? – еще дальше отодвинулся от Андрона Федька и сполз с лавки на травку, сжимаясь в комок.
Андрон навис над ним разъяренным медведем, сопит в обе ноздри, аж пар валит, лапами сучит, глазищами вращает. Страшно Федьке стало, прикрыл он глаза да и уперся мордой в сруб.
Хлоп, хлоп – полопались пузыри. Брызнуло во все стороны, и Андрону прямиком в глаз угодило. Завертелся тот на одном месте, воем воет, рычит – щиплется глаз, мочи нет. Федька с перепугу икать взялся – теперь точно зашибет. Но нет, повертелся Андрон, повыл да и выдохся. На лавку сызнова опустился, глаз протер, проморгался и на Федьку глянул, чья бледность даже сквозь красноту виднелась.
– Ладно, не бойсь, – проворчал Андрон. – Седай сюды, – хлопнул он рукой с собой рядом.
Федька только головой замотал, да ручки на груди сложил.
– Седай говорю!
– Угу, – насилу кивнул Федька и на краешек лавки взгромоздился. Сидит, дыхнуть боится.
– Слухай сюды, какую я каверзу измыслил, – зашептал Андрон, поведя головой по сторонам, нет ли кого рядышком.
– А может, не надоть, а? – захныкал Федька.
– Надоть! Как есть надоть. – И придвинулся ближе к Федьке. – Слыхал я, на болотах разбойнички обитают. Ох, лютые, спасу от них нет!