Тришестое. Василиса Царевна
Шрифт:
– В поле пойдешь – сеять, пахать да коров за титьки дергать! – грозно свел брови царь Антип.
– А чего сразу в поле-то? – разом скис Козьма. – Чуть что – сразу в поле.
– Так чего выбираешь?
– Ладно уж, давайте бабу, коли так, – Козьма содрал с головы шапку и хлопнул ей об пол.
– Я те кто, Козьма? – пуще прежнего разозлился царь-батюшка, – торгаш какой непотребный али сваха, баб тебе доставлять? Сам найдешь.
– Так у меня работы – во! – сжал пальцами горло Козьма.
– Обождет твое «во».
– Не обождет, – буркнул Козьма.
– Обождет!
– Нет!
– В поле!!!
– Так бы сразу и сказали, а чего ругаться-то? Чуть что – сразу ругаться.
– И шапку подбери. Не на базаре, чай, шапками кидаться.
– Шапку, шапку, – проскрипел Козьма, но шапку подобрал и зажал в руках. – Где их искать-то, баб энтих?
– А и вправду, – призадумался царь Антип. – А, бояре? Где у нас бабы-то водятся?
– Бабы – они везде водятся, – степенно покачал головой боярин Семен Потапыч.
– Вот помню случай был… – отозвался с полу боярин Филимон, который уже пришел в себя, да только лежал тихонько да к разговору прислушивался – не об нем ли толкуют.
– Цыц, стукнутый! Лежи себе, сохни.
Филимон тут же заткнулся, прикрыв глаза, будто уснул опять.
– Так где, говоришь, Потапыч? – вновь обернулся царь Антип к боярину Семену.
– Везде, батюшка наш, куды ни плюнь.
– Точнее.
– А точнее, так у меня три дочки на выданье.
– Во-он ты куды плюнул! – поправил царь Антип корону концом посоха. – Породниться, значится, хочешь.
– А чем мои других хуже? – выкрутился боярин Семен.
– А мои? – встрепенулся лежащий на полу боярин Филимон. – Мои тоже ничего!
– А их тоже, того, веслом? – уставился на него царь Антип.
– Зачем веслом? – похлопал глазами Филимон, воздевая себя на непослушные ноги и ища глазами свой посох.
– Мало ли, может у вас энто наследственное, хе-хе.
– Ха, ха-ха! – загоготали бояре.
– Скалкой было, для порядку.
– По башке?
– Зачем по башке?
– Да так. Веселый ты, человек, Филька.
– Ага, ну да, – поспешно согласился тот, выжимая руками полы кафтана.
– Еще у кого дочки? – царь Антип обвел взглядом бояр.
– Да, почитай, у кажного по две, по три, – ответил за всех боярин Семен Потапыч.
– Расстарались вы, бороды многогрешные, – прицокнул языком царь-батюшка. – Так что ж делать-то будем, ась?
– Да бери, надежа-царь, моих, и всего делов! – стукнул посохом боярин Семен, гордо выпрямляя спину. Луч солнца коснулся его кафтана, и тот заблестел, засиял шитьем золотым.
– А чего это твоих? – вскочил со скамьи боярин Трофим. – Мои-то, чай, не хуже будут.
– Молчал бы уж, – бросил ему боярин Семен. – Сравнил тоже!
– Ты на что енто намекашь, ась? – борода у боярина Трофима встала дыбом, глаза выкатились, наливаясь гневом. – На что намекаешь, я тебя спрашиваю?
– Знамо, на что! У дочек-то поспрошай. Особливо у старшей.
– Ах ты…
– Ну, ты, не балуй, – погрозил ему посохом боярин Семен.
– А мои?! – поспешно вскочил вслед за Трофимом боярин Василий. – Мои тоже, чай, не пальцем деланные!
– А ты, Васька, не встревай! – прорычал в бороду боярин Семен.
– Да-да, ты лучше помолчи! – поддакнул ему Трофим.
– Чего это я молчать должон?
– А того!
– Чего – того?
– Того самого!
– А в глаз?
– А в лоб?
– Ах ты…
Бац!
Хлоп!
Хрясь!
– О-ох, уби-или! Обезглазили! – заголосил боярин Трофим, вертясь на месте и держась за глаз.
– Мое ухо, ухо мое! – взвизгнул боярин Василий.
– Что ухо! У меня искры из глаз! О-ох, свет в очах померк… – прорычал боярин Семен, потирая зашибленный лоб. – Ну, пес смердячий!..
Хлоп!
Бац!
Хрясь!
– Ау!
– О-ох!
– У-у-ы-ы!
– Цыц! Прекратить! – не вытерпел царь Антип.
И возня в думском углу враз стихла, будто и не было ничего. Бояре сидели рядком, преданно взирая на царя-батюшку.
– Безобразие! Вам тут чего, харчевня али царские палаты? Раздухарились, орлы, крыльями размахались. Ух, я вас!..
– Дак мы, царь-батюшка, – осторожно подал голос боярин Трофим, пытаясь проморгаться правым опухшим глазом.
– Молчать!!! Сватья, чтоб вас, тестюшки дорогие.
Бояре думские стыдливо потупили очи и надули губы. Неясно только, вину свою осознали али обиду на морды налепили.
– Вот так! А будет, как скажу. Пока вы тут посохами размахивали да за бороды друг друга таскали, мысля мне пришла: дадим детям луки тугие да стрелы каленые, выйдут они во чисто поле…
– Как, отец? Опять в поле? – перепужался Козьма, аж присев чуток. – Так вы же сказали…
– Да ты дослушай сперва, а потом уж энти, как их… реверансы откалывай.
– Но ведь поле… – пробормотал Козьма.
– А я бы сейчас груздёв моченых отведал, – мечтательно облизнулся боярин Филимон.
– Это ты к чему, Филька, сказанул? – повернул к нему голову царь Антип.
– Энта, как ее… атсосанция наклюнулась: каленые – моченые, – покачал рукой боярин Филимон из стороны в сторону, будто ходики маятником.
– Ага, – скумекал царь Антип. – А у меня тоже кой-чего наклюнулось. Вот послушай: груздей – плетей.
– Да за что же, отец родной?!
– А за глупость, Филька. А может, огреть чем тебя по башке, шоб не встревал в умные беседы со всякими глупостями, ась? Груздев ему, видишь ли!