Тришестое. Василиса Царевна
Шрифт:
– Пощади, Данила Царевич! – вцепилась боярыни в штаны Данилины и ну дергать их, вниз тягать.
– Да пусти ты! – насилу вырвался Данила, держа штаны рукой. – Совсем ополоумила, дура старая? Баб, говорю, подавай!
– Да на кой они тебе, батюшка? – взвыла боярыня дурным голосом.
– Жениться буду!
– Поща!.. Чегось? – медленно разогнулась боярыня, ушам своим не веря.
– Жениться хочу. Оглохла, что ль?
– Ох, батюшка мой! Что ж энто? – вскочила боярыня на ноги. – Так то знак такой был? А мы и не признали сразу.
– Какой еще знак? – разозлился Данила Царевич. – Бабы, говорю,
– А стрелка-то твоя, знак женильный, значится. А бабы – бабы они тута все, – указала боярыня рукой на терем высокий.
Данила посторонил ее и неспешно, с достоинством поднялся по лесенке, к собакам приглядываясь. А собаки рычат, куропаток раздирают, мослами хрупают.
– Богато живете, – хмыкнул Данила. – Мы дичь сами едим, а вы ей собак кормите! Надо будет царю-батюшке об том доложить, пусть дичным оброком вас обложит.
– Дык это ж… – испугалась боярыня, вслед Даниле Царевичу поднимаясь.
– Двумя!
– Ох ты ж… – схватилась за сердце боярыня, но боле ничего сказать не решилась. Крут царевич молодой, как отец евойный. Перекрестилась.
Вошел в избу Данила Царевич да лбом притолоку едва не вынес, как увидал боярыню молодую, у окна в окружении слуг стоявшую. Ух, лепа боярыня, чернява, уста алые, ланиты застенчиво рдеют, десницы белы да нежны, тонкие длинные персты застенчиво теребят поясок вышивной. Ресницы что опахала – хлоп, хлоп так наивно.
Схватился за сердце Данила Царевич, глаз отвесть не может. Вот она, говорит, невеста-то моя! И другой не надобно мне. А Глафира глазами хлоп да хлоп застенчиво – по сердцу, значит, жених пришелся. Ну, тут, как водится, шум поднялся, на стол собирать, жениха дорого подчевать – еще бы, счастье такое привалило! А Данила все в притолоку лбом тычется да в помещение никак войти не может. Хорошо хоть слуга, мимо проходивший, подсобил, пригнул его маленько, все и образовалось разом…
Козьмы же стрела, проделав свой долгий путь, угнездилась и вовсе в странном месте, для того нисколько не предназначенном. Будто оса шальная, налетела она ниоткуда да ужалила прямо в пышное необхватное седалище дочь купеческую Милославу, едва наклонилась та со скамеечки любовно собачонку свою погладить-приласкать. Нежная она была, Милослава.
А тут, откуда ни возьмись, неприятность такая нарисовалась. Стыдно и больно. Еще бы, обидная подлость какая!
И принялась Милослава от стыда и обиды крушить все, что под руку ее крупную подвернется. Медведем ревет, по двору носится, стрела у ей в заду что твой хвост виляет, да вытянуть ее никто не решается. Боязно к Милославе приблизиться: а ну как затопчет и не заметит. Но исхитрился отец ее – купец Борис, на осьмом круге изловчился, да и дерг за стрелу. И в дом. Потому как совсем разошлась Милослава от болей: скамеечку в щепки разнесла, будку разломала, бочки по воздуху летают, вилы да лопаты пополам переламываются. Так разошлась, даже бобика любимого едва вусмерть не истоптала. Успел тот забиться под дровни, у сарая стоявшие. Ан глянь, и Козьма вовремя объявился. Ворота ножкой приоткрыл, привалился к ним плечом, пальцы за пояс заткнул да ножки важно скрестил: «не здесь ли, чай, стрела-то моя?» Ну, Милослава ему все, как водится, на пальцах-то и разъяснила…
У Козьмы – старшего царевича, конечно, припадок тут же любовный случился. Всем семейством опосля откачивали да отпаивали, а особливо к тому свою нежную ручку Милослава приложила, как только в себя от радости-то пришла. Жив Козьма остался, разве помялся немного, но это ничего – до свадьбы заживет. В общем, совет им да любовь, как говорится: чего промеж любящих сердец не случается?
А что же Иван Царевич – младший сын?
Долго блуждал он по лесу, уж и отчаялся стрелу-то найти. Пригорюнился, присел на дерево, ветром поваленное. Сидит, ножкой покачивает, волосы от безысходности пальцами ворошит. Можно, конечно, воротиться и так, показать царю-батюшку другую стрелу и сказаться, мол, стрела вот, а девицы молодой так и не сыскал, не было никого при той стреле. Да не таков Иван Царевич, лгать сызмальства не приучен – на сей счет царь Антип уж расстарался. Остается одно: искать стрелу, покамест не найдется она али ноги в этой чащобе с голодухи не протянешь.
Про ноги – оно, конечно, неприятно думать было, потому Иван Царевич раскрыл заветную котомку, что на плече у него висела, вынул из нее ломоть хлеба, шмат сала, соорудил наскоро бефф-брод, достал флягу и, вынув пробку, отпил пару глотков воды. И вдруг почудилось ему, будто зовет его кто, тоненько так да слова при том коверкает, словно издевается: «Икван Цваревич…»
Мотнул Иван – царский сын головой: послышалось, что ль, али во фляжке вода булькнула. Сызнова прислушался – тишина, ни живой души. Плечами пожал, взял с колена бефф-брод, рот раскрыл, есть, значит, изготовился, а тут опять: «Икван Цваревич… где твы? Обождвалась я уж вся…»
– Тьфу ты! – обозлился Иван Царевич и с тоской уставился на бефф-брод в руке. Потом опустил его обратно в котомку. Ну не дадут человеку спокойно поесть! Спрыгнул с дерева, оправил рубаху да огляделся. – Эй, кто здесь шутки шуткует, отзовись-покажись!
– Твут я-а-а! – протяжно так проквакал кто-то.
– Где?
– Твут! Твы чтво, слепвой? – возмутился голос.
– Не вижу! – завертелся Иван Царевич на месте. Вроде и нет никого. Может, на болоте кто сидит? – Ну, погодь у меня! – процедил он сквозь зубы и двинулся к болоту, треща ветками и хлюпая мягким мхом. И тут…
– Здравствуй, Икван Цваревич!
Замер тот, словно в стену лбом уткнулся. Глядь – сидит у самого болота лягушка по колено ростом, глазки ему строит да стрелу его в лапе вертит.
– Бр-р-р! – помотал Иван Царевич головой, глаза протер. Ан нет, не привиделось ему: сидит, проклятая, где сидела.
– Квак твы неквежлив, Икван Цваревич! – пожурила его лягушка.
– Я?! – опешил от подобного Иван – царский сын.
– Твы!
– А… ты кто?
– Любовь твоя, Квасилиса Ква… Кощ… тьфу, ирод бестволковый, совсем запутвал! Цваревна я, Квасилиса.
– Да ну?! – не поверил лягушке Иван Царевич. Больно уж на Василису не походила эта мерзкая жаба. Конечно, Иван Царевич, не знал, как выглядят Царевны Василисы, но эта образина уж совсем на нее непохожа была. Вот ни столечка! – А не врешь?
– Да чтвоб мне проквалиться в болотво! Твоя стрела?
– М-м-м, – в сомнении замялся Иван Царевич, дергая нижнюю губу. Вроде как его – не отвертишься. Вон и меточка на ней закорючкой, наподобие «И» вычурной.
– Твоя, твоя! – сунула ему в руки лягушка-Василиса стрелу. – Бвери!