Триумвират. Творческие биографии писателей-фантастов Генри Лайон Олди, Андрея Валентинова, Марины и Сергея Дяченко
Шрифт:
…Она стояла на сцене – ослепительно-красивая, нежная девушка. Пьеса называлась «Заложники вечности», где у Марины была романтическая роль. Но для Сергея Марина вообще не играла, а была самой собой – гриновской Ассолью в свете приближающихся к ней алых парусов, ждущей своей первой любви Джульеттой. Пьеса Сергею не понравилась, он мог сделать и глубже, и интереснее, но в этом антураже условных картонных характеров она выделялась своей абсолютной верой в любовь, добро, счастье… Сергей не мог не обратить внимание, да что там обратить, не мог бы пройти мимо, забыть. Все его мысли теперь были о прекрасной девушке, ради которой можно и нужно было совершать подвиги, даже находясь под заклятием жестокой депрессии.
– Первый спектакль – «Заложники вечности» – интересная пьеса, фантастическая, тоталитарное государство, радиация, написано до Чернобыля, но игралась именно в те годы, когда Чернобыль стал более чем актуальным, – продолжает рассказ Марина Дяченко. – Романтическая героиня, расставшись с любимым в первой части, неоправданно исчезала с глаз долой во втором действии. Далее о ней упоминалось как-то вскользь, мол, плохо у нее все сложилось.
Специально для этого спектакля пошили костюмы один лучше другого: Бриджи, вечернее платье… в те времена еще были спонсоры, и на постановки выделялись значительные средства.
– Маринка была сказочно красива! – словно не слыша супругу, продолжает Сергей Сергеевич.
– Двадцать один год, вполне себе ничего, – скромно улыбается Марина, – а если еще и надеть вечернее платье и посветить прожектором…
«Для меня покорить Марину – было что на Марс слетать. Чистая фантастика. Судите сами: она красавица, умница, сразила меня наповал. Как молния. Но я-то почти в два раза ее старше, разведен, побит молью жизни, да и внешностью сравним разве что с цыганом-конокрадом, потому как смугляв и кучеряв, да еще с усами. И ростом с Наполеона. Что делать-то? [75] »…
75
М. и С. Дяченко «Сцены супружеской жизни».
Принцесса достойна подвига. Сергей поклялся себе, что найдет или создаст достойный повод, позволивший ему познакомиться с Мариной, сделавшись сразу же заметным для нее, не рядовым кавалером, каких вокруг молодой и прекрасной примы обреталось с избытком, а кем-то из ряда вон.
Через некоторое время он написал пьесу «Грехопадение». О судьбе мальчика, село которого умирает от голода в 1933 году. Марина в этом спектакле должна была играть одну из главных ролей, драматическую совершенно, такой черной мадонны, которая, чтобы спасти своего ребенка, охотится за другими детьми. Потом односельчане должны были поймать людоедку и казнить ее. Но у ярко-отрицательной героини пьесы своя правда, ее несложно понять, представив, что происходит с людьми, на глазах которых погибают их собственные дети, а они не могут помочь…
Марину эта пьеса просто обожгла, это было запредельно, ужасно, совершенно вне ее системы координат. Нет, при всем уважении к новому драматургу, пришедшему со своей пьесой в их театр, она не могла найти в себе силы участвовать в подобном спектакле, приняв на себя роль, полную такой запредельности…
Тем не менее сам Сергей и его пьеса произвели на нее глубочайшее впечатление. Да и могло ли быть по-другому? Ведь совсем непросто было написать такую пьесу. Сделаем отступление – о том, как она появилась, эта пьеса.
Впервые о голодоморе Сергей услышал от отца еще в детстве, потом, вернувшись после развода в Киев, выудил из немногословного Сергея Степановича новые подробности… Задумал художественный фильм о голоде 1932–1933 гг. Пришел на студию им. Довженко, предложил. Но… «Тараканы под диваны, а козявочки под лавочки».
«Это было еще при всесильном руководителе Украинской ССР Щербицком, при советской власти, которая отрицала сам факт этого голода. Когда это отрицают, у меня просто кровь закипает. Со своим диктофоном я начал путешествовать по Украине, записывал свидетельства очевидцев об этом голоде. Не было ни литературы, ни документов – ни-че-го. Фильмы тех лет: “Свинарка и пастух”, “Кубанские казаки” – добрые сказки о прекрасных колхозах, радости труда и любви. Нельзя сказать, что это неправда – в те годы был и энтузиазм, и любовь, но были и миллионы жертв ГУЛАГа, и миллионы крестьян, погибших в СССР от раскулачиваний и от голода на своей земле. Семья отца в 1933 году пострадала страшно».
Сергей ездил по деревням, еще плохо понимая, что будет дальше, и не посадят ли его за то, что он посмел прикоснуться к запретной теме. Обещав родителям вернуться, дабы вместе встретить новый год, Сергей надеялся отдохнуть душой, забыться. Отец, мама, сестра заранее знали, что он приедет, ждали, когда же в прихожей раздался звонок и мама открыла дверь, на пороге стоял худой и бледный, точно вернувшийся не из командировки, а с того света, сын. В гостиной уже был щедро накрыт стол, любимая красная икра, оливье, студень, кружками нарезана колбаса нескольких сортов, шампанское, из кухни лились дивные запахи запеченного мяса… Сергей смотрел на все это великолепие и не мог заставить себя дотронуться до еды. Занятый своей страшной работой, выслушивая рассказы людей о событиях 1933 года, он уже давно ничего не ел, и вот теперь родители смотрели на него, не в силах понять, что происходит. Да, он изменился, и дело даже не в том, что за одну неделю похудел на десять килограммов – глаза выражали боль и ужас, как будто бы он сам сделался невольным свидетелем, обжегся и никак теперь не может прийти в себя.
Шампанское осталось нетронутым в бокале, на тарелке, густо политое красным домашним кетчупом, точно свежей кровью, возлежало мясо. Сергея мутило, хотелось бросить все и убежать, но не мог же он пугать родителей. С другой стороны, всякий раз, когда он пытался что-то объяснить, рассказать о своей последней работе, язык отказывался слушаться. Да и не мог же он в самом деле под бой курантов, хлопанье фейерверков и радостные поздравления затевать спичи о трупах и людоедстве…
Десять дней он не притрагивался к еде и позволил уговорить себя хотя бы пить воду. Родители всерьез беспокоились, расспрашивали, предлагали обратиться к врачу, да он и сам врач… Понимал, что, если не предпримет чего-то кардинального, убьет себя. Тем не менее надо было как-то объясниться, рассказать, но как раз рассказать он и не мог, бросая взгляды на сделавшийся вдруг опасным магнитофон и в который раз чувствуя подступающий к горлу горячий ком. Да, в его сердце стучался не пепел Клааса, но голоса и судьбы тысяч и тысяч до этого неизвестных ему людей. На долгие недели Сергей впал в самый настоящий ступор, и это психиатр, проходивший практику в психбольницах, колониях и тюрьмах, общающийся с бандитами и маньяками, слушавший их истории во всех мерзких подробностях. В конце концов поняв, что больше не может мучить родителей неизвестностью, Сергей, ничего не объясняя, просто дал отцу послушать запись. На какое-то время Сергей Степанович точно обратился в соляной столп. Бледный, он каменно молчал, глядя в одну точку и не произнося ни единого слова.
Сергей долго мучился, ища сценарные ходы, позволившие ему совместить документальный материал и актеров. Решение пришло во сне. Ему приснился мальчик – Ивасик-Телесик, который встречается с Бабой Ягой и побеждает ее. В русском варианте сказки – это Жихарка. «Баба Яга в мифологии славянского народа – это порождения голода, каннибализма, тех испытаний, которые были, например, в начале семнадцатого века, во время великой смуты…»
В результате он написал о мальчике с невероятной жизненной силой – новом Ивасике-Телесике. Он пережил и нашествие комсомольцев-активистов, забиравших последние зерна, и мародеров, и каннибалов… Во сне перед Сергеем развернулся фильм, который он должен был поставить. Фильм о судьбе детей в то страшное время, фильм о силе духа, фильм, дарующий надежду на будущее… Сценарий писался с невероятной, какой-то внеземной скоростью.
Положив сценарий в папку, Сергей Дяченко пошел с ним на студию им. Довженко… Разумеется, сценарий не приняли, обвинив на Худсовете в антиисторизме и наветах на советскую власть. Но Сергей и не думал сдаваться. Вначале он написал очерк для самого популярного в СССР журнала «Огонек» «Страшный месяц пухкутень» (1989, N 27). «В то страшное время даже месяцам люди дали свои названия, – уточняет письмом С. Дяченко, – “ПУХКУТЕНЬ”, что означало “пухнуть от голода”. А месяц апрель с поэтичным название “квитень” стал “КАПУТЕНЬ” (от немецкого “капут”, знакомого украинцам с оккупационных 20-х гг.)». За этот очерк Сергей Дяченко стал лауреатом журнала «Огонек». Виталий Коротич, возглавлявший в те годы редакцию журнала, пошел на риск, публикуя этот материал – первый материал в советской прессе о том голоде… Мужественный поступок повторил на Украине главный редактор газеты «Сільскі вісті» («Сельские вести») Иван Сподаренко. Тираж этой газеты на Украине составил около трех миллионов экземпляров! Именно газета стала штабом создания фильма – в этом очерке были слова о том, что власти отрицают голод, а что по этому поводу думаете вы? Пришли тысячи и тысячи писем со всех уголков Украины с подробностями трагедии… Народ требовал фильм, и с этим уже нужно было считаться. Наконец Сергей Дяченко опубликовал забракованный «антисоветский» сценарий фильма под названием «Голод-33» с воззванием к своим читателям: «Власть не хочет, студия боится, нет финансов. Давайте соберем деньги и снимем свой – народный фильм!» И был указан счет на студии Довженко. Такого еще в истории советского кино не было.