Триумвиры
Шрифт:
Деметрий хитро прищурился. Это был смуглый молодой грек, ловкий, пронырливый. Зная о связи Помпея со своей женой, он смотрел на нее философски: «От жены не убудет, если она ляжет лишний раз с господином, а зачнет от него — мне же выгода: патрон не пожалеет нескольких тысяч сестерциев на воспитание ребенка, да и жена получит на наряды…»
Так размышляя, он сказал, понизив голос:
— Господин мой, жена моя низко тебе кланяется… Помпей растерялся и не знал, что ответить.
А Деметрий, наслаждаясь его замешательством, продолжал:
— Господин мой, всё мне известно. Она ревнует тебя к женам и дочерям всадников (он перечислил несколько знатных фамилий), с которыми ты поддерживаешь близкие отношения… Но сознайся, господин, такой страстной любовницы, как она, ты еще не имел…
Волосы слиплись на лбу Помпея.
— Ну и что ж? — выговорил он, задыхаясь. — Ничего между нами не было… только маленькая дружба… Деметрий усмехнулся.
— Господин мой, прибыль, о которой я тебе говорил, составляет сто двадцать тысяч сестерциев… Я должен сопровождать тебя в Испанию… Жена останется одна… Ты знаешь, мы небогаты…
Помпей облегченно вздохнул, вытер ладонью лоб.
— Да, да, — поспешно сказал он, — возьми эти деньги себе… Я хотел сам предложить их тебе, но не решался. Однако ты, ошибся, дорогой мой, считая прибыль равной ста двадцати, а не двумстам тысячам сестерциев…
Вольноотпущенник не смутился:
— Верно, господин мой! — вскричал он. — Я нарочно сказал меньшую сумму, зная твою Доброту: ты непременно захотел бы подарить мне все двести тысяч, но боги надоумили меня, и я отнял у тебя для тебя же восемьдесят тысяч…
«Лжет», — подумал Помпей и встал:
— Можешь идти.
Он прошел в перистиль, спустился в сад. Встречавшиеся рабы и невольницы низко кланялись ему, а он медленно шел, ни на кого не глядя, не отвечая на поклоны, с величественным видом, присущим скорее царю, чем сыну римского всадника. Казалось, он играл на сцене, как гистрион — все движения его были обдуманы, лицо бесстрастно. Только на ступеньках он остановился, и лицо его как бы загорелось — столкнулся с молодой женою.
Помпей любил Муцию, но теперь она была беременна, и он позволял себе любовные развлечения на стороне. Жена знала об этом и страдала, но чувств своих выказать не осмеливалась — знала гордость и упрямство мужа.
— Я уезжаю, Муция, в Испанию, — сказал он, обнимая ее и уводя в сад. — Надеюсь, добрая Люцина позаботится о тебе больше, чем это в силах сделать человек. Молись ей и да пошлют нам небожители второго сына… Прошу тебя, заботься, дорогая, о Гнее: он мал, ему четыре года,..
Муция взглянула на него с грустной улыбкою:
— Обязанности свои я знаю, не беспокойся… Послушай, я давно уже хотела поговорить с тобою… Обещай не сердиться…
Помпей покраснел.
Она взяла его тяжелую руку и, поглаживая, говорила:
— Я не хочу тебя упрекать… Но мне больно… Гней, я акаю о твоих отношениях к жене Деметрия, дочерям соседей и всадников…
— Кто тебе насплетничал? — растерянно пробормотал он, избегая смотреть на нее.
— Разве это неправда?
— Но ведь ты должна понять, Муция…
— Я понимаю, — живо перебила она, взглянув на свой живот. — Но увы! Твои любовные дела продолжаются уже давно.
Помпей молчал. Потом сказал не подымая глаз:
— Есть мужи, к которым благоволит Венера; она не оставляет их своими милостями. Я, очевидно, принадлежу к числу этих избранников. Но не печалься, Муцин! Сердце мое принадлежит тебе. А любовные развлечения, — запнулся он, — не есть преступление: разве отец богов не изменяет Юноне с земными женами и девами?
Муция вздохнула.
— То боги, — шепнула она, — мы же смертные…
— А разве поступки богов не должны быть примером для смертных?
По дорожке пробежал, гонясь за бабочкой, маленький Гней, в одной тунике, босиком, с сеткой в руке; на шее метался креспундий на золотой цепочке.
Помпей улыбнулся, обнял жену.
— Подари мне, Муция, еще такого сына, — сказал он, — и я брошу жену Деметрия и иных прелестниц…
IV
Накануне отъезда Помпея из Рима сенат был потрясен подтверждением слухов, волновавших Рим: испанские и азийские лазутчики доносили о союзе Сертория с Митридатом, о взаимной помощи их в предстоящей борьбе с Римом.
Хризогон, в белоснежной тоге с пурпурной каймой и с золотым перстнем на пальце (знак всаднического достоинства), говорил громким голосом:
— Отцы государства! Покойный император, заботясь о мире в Италии и провинциях, давно уже послал в Испанию благородного Метелла Пия. Однако не легко подавить восстание беглого проскрипта из карбоновой шайки — он заключает союзы с врагами отечества, и нужен муж, который бы одним ударом кончил с ним. Такой муж есть. Он выбран, отцы, вами… Так почему же он медлит? Неужели для того, чтобы устроить свои дела? Но личное должно уступить место общественному, и я спрашиваю Гнея Помпея Великого: «Когда же ты, наконец, избавишь нас от злодеев и умиротворишь Испанию?»
— Верно! Он говорит правильно, — послышались голоса Лукулла, Антония Гибриды и Катилины, — ждем от тебя ответа, Гней Помпей!
Поднялся Красе:
— Отцы, Помпею нечем оправдаться; он не уезжает по двум причинам: не пускают любовницы и удерживает страх потерпеть поражение…
Помпей краснел и бледнел, слушал Красса, но когда тот намекнул на Сертория, он быстро вскочил, топнул ногою…
— Лжешь, завистник! — громовым голосом крикнул он. — Никогда я не был трусом… Никогда не терпел поражений… Сам диктатор назвал меня Великим. А ты, Марк Красс, полное ничтожество…