Тривселенная
Шрифт:
— Больше жизни, — повторила Даэна. — И ты меня убил…
— Именно так, — вмешался Влад. — Имейте в виду, Даэна, Ариман убил нас всех, причем дважды, в этом он сейчас сам признался. Я не помню себя таким, каким был в материальном мире. И никто из нас, кроме Аримана, себя не помнит. Но мысли его мы видеть можем — вы увидели в них свою смерть, мы увидели свою, верно? Меня Ариман убил, потому что мы с вами… Вы ведь и меня любили, не так ли?
— Нет!
— Перестаньте, — вмешался Ормузд. — Мысли наши ничтожны, а слова, выражающие их, пусты. Мы в мире, где нет материи. Для чего мы здесь? И как мы сумеем здесь выжить?
— Что
Абрам стоял теперь в середине круга. Ощутив себя в центре восприятия, он неожиданно обрел уверенность в том, что мысли его, изначально мало значившие даже для него самого, возникшие будто сами по себе и не вполне осознанные, имеют собственную ценность и, возможно, являются самыми важными из того, что здесь уже думалось и говорилось.
— Я тоже был убит Ариманом, — продолжал Абрам. — Я не помню, как это произошло, но Ариман помнит, а я ощущаю эти воспоминания, не сознавая…
— Могу показать, — сказал Ариман. — Я даже хотел бы это сделать, потому что не знаю, как мне удалось… Понимаете, Абрам, мы с вами жили в разное время. Вы умерли… то есть, я убил вас за два столетия до того, как родился. Если быть точным, то ладонь, которая сожгла ваше сердце, принадлежала физически человеку по имени Шмуль, вашему компаньону, которого вы сделали несчастным и который отомстил вам. Вы видели его перед смертью, и ладонь видели тоже. На деле же это был я, и я не знаю, как такое могло произойти.
Воспоминание всплыло и лопнуло, и было воспринято всеми, а следом всплыли, лопнули и оказались общим достоянием другие воспоминания. Ариман будто избавлялся от тяжелого груза. Он понимал, что это не избавление, а лишь тиражирование собственных страхов, но сделать это было необходимо, иначе они никогда не поймут, для чего собрались здесь. И вопросы Ормузда тоже останутся без ответов.
Потом они долго молчали. Не было слов, но не было и мыслей. Остались инстинкты, оказавшиеся для них общими, и рефлексы, которыми каждый из них обзавелся уже в новом мире. Они сгруппировались вокруг Аримана, державшего Даэну за руку, и стояли, отрешенно глядя по сторонам.
Солнце, созданное Ормуздом, видимо, устало светить. Цвет его оставался таким же золотисто-желтым, но яркость падала — еще немного, и в мир вновь пришла бы бесконечная ночь.
Небо потеряло прежнюю голубизну — казалось, будто над твердью возник серый стальной купол. И еще казалось, что купол сжимался.
Первым пришел в себя Генрих, протянул ладони к солнцу и подумал о том, что света в мире стало недостаточно. Он не обладал, однако, способностью к созданию материальных сущностей из мысленных конструкций — светлее не стало, но мысль Генриха пробудила Ормузда. Первое, что он сделал, — создал еще одно солнце, близкое и яркое, день вспыхнул, прежнее светило исчезло в лучах нового, более близкого, и Ормузд подумал вслух:
— И вот хорошо весьма…
Он ощущал новое свое состояние и привыкал к нему. Оставшись самим собой, Ормузд теперь был разумом всей десятки. Он помнил все, что помнили они, знал все, что они знали,
Ормузд понял, что его духовная суть и сути Аримана, Даэны, Генриха, Абрама, Чухновского, Антарма, Натали, Виктора и Влада сложились, не смешиваясь, дополнили друг друга, и сейчас в мире обитали не десять человек, а одно существо — Миньян. И еще Ормузд понял, что духовная сила Миньяна намного превосходит духовную силу каждого из них в отдельности. И понял, что сейчас — именно сейчас, будущее было от него скрыто — решения принимал он, Ормузд, сейчас он думал, сортировал, направлял и отбраковывал, потому что ситуация требовала от Миньяна в данный момент решения на том уровне, какой был более привычен именно для Ормузда. Через минуту сознание Миньяна могло перейти к Виктору или Владу — если решение, которое нужно было принять, находилось бы в сфере практического материального действия. А если решение требовалось искать в эмоциональной сфере, то головой Миньяна, скорее всего, стала бы Даэна или Натали.
Ормузд обернулся в сторону нового светила — всеми десятью своими телами, и десять ладоней заслонили двадцать глаз от яркого света.
«Пожалуйста, — услышал он мысль, это была не его мысль, она возникла в сознании, будто вдавленная снаружи, как жаркая капля воска, упавшая на дно подсвечника с края горящей свечи. — Пожалуйста, не создавай материальных сущностей сверх необходимого. Мир и без того гибнет».
«Мне нужен свет, чтобы видеть», — подумал он.
«Материальный свет? — возникла удивленная мысль. — Что можно увидеть в движении материи? Ни сути, ни идеи, ни пророчества! К тому же, его слишком много»…
«Сейчас», — подумал Ормузд и погасил дальнее солнце. Все равно оно уже растеряло почти весь свой первоначальный запас энергии, перешедшей в пустоту пространства, да и видно его уже не было. Лишняя суть.
Сделав эту работу, Ормузд спросил:
«Кто ты? Я не один в этом мире?»
«Меня зовут Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, — был ответ. — И ты в этом мире один».
«Противоречие, — подумал Ормузд. — Если есть я и есть ты, то я не один. Нас по крайней мере двое».
«Ты один, — последовала чужая мысль. — А нас много. Ты должен понять это, и тогда возможно общение».
«Это легко, — подумал Ормузд. — В мире без материи разум не может быть материальным. Вы — души. Души тех, кто жил в моем мире и в мире Аримана? Души, ожидающие новых воплощений?»
Мысль была не вполне понятна ему самому — и в то же время понятна до самого дна и сути: он был собой и не мог знать ничего о теории инкарнаций, популярной в мире Аримана, но он был сейчас также и Ариманом, и тем, кем был Ариман в своем мире, и Чухновским, и Абрамом, и потому прекрасно знал, что такое душа, и что такое воплощение, и как поднимается к Богу в высших сферах истинная сущность человека. Разумно поэтому было предположить, что именно здесь, в Третьем мире, души ожидают новой инкарнации.