Тривселенная
Шрифт:
— Я чувствую это! — воскликнул Антарм.
И это действительно было так, хотя проделанная им механическая работа не имела к ощущениям никакого отношения.
Глава четвертая
Именно тогда они поняли, что в их мире появились чужие.
Когда возникла материальная твердь, они вообразили, что это всего лишь воплощение представления. От этого никуда не деться — кто-то поднимается на слишком большой эмоциональный уровень, и концентрация духа рождает материю. Чаще бывает наоборот, и образуются неспровоцированные идеи, незаконные дети эволюции, но в тот момент, когда без их в том участия в мире появилась
Появление материи всегда доставляет неудобства, и потому первым их желанием было: уничтожить. Эмоциональный разряд достиг Антарма и заставил его воскликнуть:
— Я чувствую это!
Он висел в пространстве между твердью и солнцем, ноги его не давили на опору, тело не ощущало тяжести, это позволило ему выйти за пределы примитивных потребностей человеческого организма и увидеть, как сказал впоследствии Пинхас — раввин Чухновский, — божественный свет.
Первым, кто оказался доступен чувствам Антарма, стал Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, ощутивший эмоциональный натиск и ответивший так, как только он и умел это делать.
— Нет! — воскликнул Антарм. — Нет!
Он схватился обеими руками за раскалывавшуюся голову, он медленно опускался на звавшую его своим тяготением твердь, но ощущал себя совсем в другом месте, никогда на самом деле не существовавшем в этой Вселенной. Воспоминаний о жизни, прожитой именно в этом материальном теле, у Антарма не было, но память инкарнаций сохранилась и сейчас выдавливалась под действием эмоционального натиска Вдохновенного-Ищущего-Невозможного.
Антарм вспомнил себя мальчишкой — он стоял на коленях перед седобородым старцем и внимательно слушал отеческие наставления.
«Ты силен, как никто, — говорил старик, улыбаясь одними глазами. — Но учти, что сила твоя — в твоей духовной готовности иметь силу. Ты защищаешь не себя. Ты защищаешь других от третьих. Только так. И в тот момент, когда — и если — ты останешься один, когда — и если — твои друзья оставят тебя, когда — и если — ты решишь, что тебе некого защищать, кроме собственной персоны, так вот, в тот момент сила твоя уйдет в песок, ты будешь слаб, и победить тебя сумеет любой. И ты уйдешь из мира. Куда? Нет такого вопроса. И ответа ты не получишь. А имя тебе отныне будет — Антей»…
И еще Антарм вспомнил себя молодой девушкой, стоявшей на крыше одноэтажного дома и пытавшейся вызвать из духовной глубины материализацию покинутого возлюбленного. Не то чтобы она его сильно любила, но, прогнав, уже жалела об этом. И не то чтобы хотела вернуть, но, прогнав, скучала о встречах и легких поцелуях. Как многие ее подруги, она думала, что, вызвав фантом, обретет друга таким, каким хотела его видеть. Только на мгновение у нее мелькнула мысль о том, что потеряет она в собственной душе ровно столько, сколько приобретет в мире материальном, временном и, по сути, ей не нужном.
Но в юности — тем более, если юность никогда не кончается, — разве думают о потерях?
И еще Антарм вспомнил себя таким, каким был в каком-то воплощении — чуждом, неприятном, непонятом и хорошо что временном. Он плыл в проливе, задевая боками за острые грани скал, другого пути к открытой воде не было, и он торопился, потому что вулкан за спиной опять ожил и плевался лавой, вода стала теплой, продолжала нагреваться и заливала глаза, а погружаться он не хотел, боялся, что не выплывет. Он работал плавниками так, как никогда в жизни, но все равно лава настигала его, и он проклинал свое тело, неуклюжее и не способное противостоять стихиям. Почему он такой? Почему он не родился одним из
И еще Антарм вспомнил себя таким, каким никогда не был. Мог быть, но не стал. Мог стать, но не успел. Это и не воспоминание было, а предвидение о собственном существовании в грядущем воплощении, которого уже быть не могло. Воспоминание-предвидение никогда не всплыло бы в его сознании, если бы давление эмоций Вдохновенного-Ищущего-Невозможного, оказалось не таким мощным, способным возбудить память не только о прошлых инкарнациях, но и о будущих.
Антарм вспомнил о том, что вернет давнее свое имя — Антей. И будет Ученым, и получит способность создавать из мысли и душевных переживаний новые Вселенные, где материя будет значить не больше, чем утренний вздох пробуждения. Он будет нырять в собственное «я», как в бездну, и обретать сознание мира, он почувствует, как в нем рождаются и гибнут звезды и планеты, и он станет непонятен сам себе, сам для себя слишком сложен, и тогда уйдет, оставив все, что успеет создать, и люди — другие, менее способные Ученые — еще долго после его гибели будут пытаться понять чужую фантазию, брошенную автором, как бросают сгоревшую спичку.
Этого последнего воспоминания — оно оказалось и самым ярким — Антарм испугался настолько, что всплеск его эмоций оттолкнул Вдохновенного-Ищущего-Невозможного, и человек упал с высоты, куда его подняло чужое желание. Обошлось без ушибов и переломов — их и не могло быть, но Антарм об этом не знал, испуг его был искренним.
Он поднялся на ноги и воскликнул, обращаясь к Ормузду:
— Прикрой меня!
Антарм понимал, что, кроме Ормузда, никто не сумеет этого сделать. Впрочем, не мог и Ормузд, попытавшийся поставить между Антармом и напавшей на него силой мысленный заслон. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, однако, уже ушел в себя, он не мог долго находиться на грани материального.
— Что это было? — спросил Генрих Подольский.
Рассказ Антарма продолжался не больше мгновения, а обсуждение случившегося растянулось на века.
— Значит, — заключил Генрих, — память каждого из нас может быть восстановлена?
— Только память прежних жизней, — сказал Антарм, — и возможно, будущих. Не последней. Ту мы отдали целиком и в результате оказались здесь.
— В мире Божественного света, — сказал раввин Чухновский.
— В мире света, созданного Ормуздом, — заявил Ариман. — И я думаю, что наша способность выжить зависит от наших возможностей создавать новую материю. Мир света расширяется, но он пуст. Только солнце, твердь и мы.
— Да, — подтвердил Генрих Подольский. — Это — Вселенная без материи.
Глава пятая
Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, понимал суть своего мира, поскольку понимал все обитавшие в нем идеи. Имя он взял себе сам, потому что действительно искал невозможного. Невозможное представлялось не конкретной идеей, не мысленной сутью, но пустой оболочкой, не заполненной ничем и ни к чему не стремившейся, недоступной не только для взаимного, но даже для одностороннего понимания. Никто, даже Гармоничный-Знающий-Материальное, не был в состоянии ни осознать, ни ощутить то Невозможное, которое стало однажды для Вдохновенного смыслом его существования в мире.