Трижды до восхода солнца

Полякова Татьяна Викторовна

— Может, найдешь себе занятие?

— Уже нашла. Я думаю.

— Ну-ну, — хмыкнула она, но более меня не тревожила. Желание отправиться на похороны вряд ли показалось ей внушительным итогом предпринятой мною мозговой атаки. Но так как встречных предложений у нее не возникло, Агатка меня благословила, а может, просто хотела ненадолго от меня избавиться.

Как бы то ни было, а в четверг в одиннадцать часов я парковалась возле похоронного дома № 2, на сей раз на своей машине. Хоть сестрица и твердила, что «Ауди» уже давно пора отдыхать на свалке, на поверку оказалось, что бегает она неплохо, а легкий налет ржавчины, по моему мнению, придает ей пикантность.

Желающих проводить

Юдину в последний путь было не так много, что меня удивило. С десяток машин замерли на парковке, возле входа в зал прощания столпилось человек двадцать, в основном молодежь. Я решила, что это коллеги-журналисты. На лицах скорее возбуждение, чем скорбь. На меня никто внимания не обращал, я стояла чуть в стороне и не спеша приглядывалась. Минут через десять подъехали родственники. Первым из машины появился Юдин. Лицо бледное до синевы, взгляд растерянный. Высокий мужчина в длинном пальто подхватил его под руку. Следом шли две женщины в черных кружевных косынках, они шепотом переговаривались, кого-то высматривая в толпе. Двери в зал прощания открыли, народ затих и начал подтягиваться за родственниками. Я вошла последней и замерла возле двери. Началась гражданская панихида. Юдин пробормотал несколько слов, смолк на середине фразы, закрыл лицо ладонью и беззвучно зарыдал. На минуту стало очень тихо, никто не решался нарушить молчание, пока мужчина в пальто, откашлявшись, не начал речь. «Ушел из жизни замечательный человек, прекрасная женщина…» Говорил он эмоционально, все более увлекаясь, пафос нарастал, посыпались обвинения в адрес власть предержащих, но так как носили они абстрактный характер, ничего полезного я почерпнуть не смогла. Когда мужчина замолчал, к гробу приблизилась молодая женщина в серой дубленке нараспашку. Волнуясь и оттого заикаясь, произнесла с десяток фраз. Властям и в этот раз досталось. Женщина заверила, что они будут продолжать дело, которому Наталья Петровна посвятила всю свою жизнь. Потом выступили еще двое мужчин, боевого задора хоть отбавляй, но оба начали повторяться. Все те же обвинения и решимость подхватить упавшее знамя. Присутствующие уже некоторое время переминались с ноги на ногу и перешептывались. У меня создалось впечатление, что скорбит здесь только Юдин. Остальные с заметным нетерпением ждали либо своей очереди произнести речь, либо окончания импровизированного митинга.

Юдин в тот момент казался мне страшно одиноким и одиночеством этим абсолютно раздавленным. Еще не стар, чтобы просто доживать оставшиеся ему годы, уже не молод, чтобы начать жизнь сначала. Детей у них нет, близких родственников, похоже, тоже нет. Только единомышленники, которые, вернувшись с кладбища, займутся привычными делами, при случае выскажут сочувствие и, поджав губы, поспешат уйти.

Речи смолкли, и началось прощание. Юдин шагнул к гробу, да так и замер. Слезы текли по его лицу, он уже не пытался их скрыть, окаменев в своей скорби, и только когда подошли служители и стали закрывать гроб, отпрянул и беспомощно пробормотал:

— Подождите… как же так… Наташа, — позвал он с отчаянием, а я пулей вылетела из зала: видеть это было жутко. Оказавшись на улице, я закурила, прогуливаясь неподалеку от двери. Минут через пять подъехал автобус похоронной фирмы.

Юдин шел за гробом, глядя себе под ноги, то и дело замирал, нарушая ритм общего движения. Мужчина в пальто помог ему подняться в автобус. Женщина в норковой шубе что-то торопливо объясняла присутствующим. Несколько человек, отделившись от толпы, направились к стоявшим рядом машинам. Я сосредоточилась на лицах, стараясь не думать о Юдине. Молодых девушек было достаточно, но ни одна не показалась мне даже отдаленно похожей на официантку в «Слободе».

Через

пять минут автобус отъехал, вслед за ним вереницей потянулись машины. На парковке остались лишь моя «Ауди» да «Опель» с помятым крылом. К нему как раз направилась женщина в темном пальто, концом длинного шарфа прикрывая голову. Увидев, что я курю, привалившись к капоту своей машины, она сбавила шаг.

— Я вас не знаю, — сказала, встав рядом.

— Ефимия, — протянула я руку. — Но лучше Фенька. Я комплексую из-за своего имени.

— Ольга, — улыбнулась она и пожала руку. — Вы из газеты?

— Нет. Познакомились с Натальей Петровной незадолго до ее гибели. А вы родственница?

— Подруга. В одной школе учились, с тех пор и дружим… дружили… В голове не укладывается… — добавила она со вздохом. — Вряд ли убийцу найдут.

— Почему же?

— Местные власти Наташу недолюбливали. Хотя какая теперь разница, найдут, не найдут… человека не вернешь.

— А как же справедливость?

— Справедливость, — вновь вздохнула Ольга. — Наташа об этой самой справедливости пеклась всю жизнь. В результате даже нормальной семьи не имела. Детей сначала не хотела, потом не смогла.

— Муж, кажется, очень ее любил, — заметила я.

Ольга нахмурилась.

— Ему будет тяжело без нее. Он неплохо справляется со своей работой, но журналист из него никудышный, и чутья нет. Так Наташа говорила.

У меня появилось искушение задать ей вопросы, но женщина, кивнув мне на прощание, села в свою машину. С некоторым сожалением я загрузилась в свою.

Вечером позвонил Ломакин. Его очередному появлению я не обрадовалась, о чем было легко догадаться по моему голосу, наверное, по этой причине Димка сразу же перешел к главному:

— Багрянский-старший тебя все еще интересует?

— Еще как.

— У матери есть подруга, когда-то отец с ее мужем дружбу водил. Багрянский, кстати, тоже. Были у них кое-какие общие дела. Но муж погиб еще в девяностые, с тех пор единственным ее развлечением остаются сплетни. О Багрянском она знает куда больше, чем я. Тем более что секретарь Федора Осиповича ее племянница. Надежда Павловна Багрянского недолюбливает и своими соображениями охотно поделится. К матери она наведывается не реже двух раз в неделю. Но мамуля вряд ли захочет видеть тебя в своем доме, поэтому я напросился в гости к старушенции. Вместе с тобой. Можем отправиться прямо сейчас.

— Говори, куда подъехать, — воодушевилась я.

— Никольский переулок, дом 3. Полчаса тебе на сборы хватит?

— За глаза.

— А спасибо? — засмеялся Димка.

— Пока не за что.

Решив, что пред ясные очи подруги Димкиной матери оборванкой являться не стоит, я облачилась в свой офисный костюм и резво запрыгала по ступенькам, торопясь выйти на улицу. Перемены в планах на вечер порадовали. Не успела я вернуться домой, как вновь напала хандра, теперь мысли о моей никчемной жизни откладывались на потом, я сосредоточилась на предстоящем разговоре, хоть и не надеялась всерьез, что он позволит в кратчайшие сроки разгадать все интересующие меня тайны.

Где находится Никольский переулок, я не знала, а перезванивать Димке не хотела. Достала из бардачка карту города и ненадолго в нее углубилась. Оказалось, что переулок совсем рядом. По дороге я заскочила в супермаркет, купила торт и букет цветов, если уж Димка напросился в гости, надо соответствовать.

Едва свернув в переулок, я увидела машину Ломакина, припаркованную возле пятиэтажки-«сталинки», выкрашенной в ядовито-оранжевый цвет. Димка нарезал круги у своей машины. Ворот полупальто поднят, волосы успели намокнуть от снега. Притормозив, я открыла дверь и помахала ему рукой.