Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Конечно, давешнее горе не прошло бесследно — веки припухшие, взгляд тусклый, румянец слишком яркий, лихорадочный. Розмич даже сжал кулаки и про себя поклялся, что впредь не допустит её слёз.
Глава 3
Сколько раз был в Алоди, сколько раз приближался к подножию исполинской песчаной горы, так и не поросшей сколь-нибудь обильно за года, века, эпохи, — так и не осмелился Олег взойти на самую вершину и пролить жертвенную кровь.
Морьева речка тут изгибалась, прижималась к полноводному Волхову, именуемому в честь древнего правителя Славии, и пропадала, растворялась в могучих объятиях водокрутов.
— Небось, грозный был воитель, — спросил князь взбиравшегося тут же Мизгиря, — коли таков курган вознесли?!
За ними карабкался молчаливый и погружённый в думы Гудмунд, на спине трепыхался мешок с живностью.
— Правитель он и первейший из древних волхвов, от него и имя нашего сословия, и река Мутная в его память названа Волховом, — пояснил Мизгирь. — Но не полководец. Нет. А Вандал был — этот кровь проливал неумеренно, точно!
— Знакомое имя.
— От того Вандала был Владимир Древний рождён, а потом и Сар, и Афей, сын Саров, и внук Афеев — Печегд… Ещё бы не знакомо, когда князь-покойник тому Вандалу потомком далёким приходится!
— И что же, это Вандал упокоил сего Волхова? — удивился Олег, пропуская мимо ушей всю родословную.
— Да разве ж он сумел бы?! Опостылел мир тому первому Волхову, он в курган и ушёл… Думаешь, князь, не бывает такого?
— Ведаю. Жена старшая сказывала, как боги скоттов уходили жить в сиды — это курганы те же, по-скоттски.
— Одд! Мочи нет! Скоро уж? — встрял в умную беседу Гудмунд.
Дышал тяжело, но непохоже, чтобы прежде выносливый и во всём превозмогающий напасти брат вдруг молвил такое. Мизгирь вон и постарше, и тучен, а без одышки карабкается.
— Стой! Дело нечисто! — понял Олег.
— Ещё бы! Редко кто на могильник вот так смело сбирается. Но по обычаю надо всё сотворить. Потому на самую вершину нам, ещё немного… А ты, сынок, — обратился волхв к брату князя, — прими-ка. Так тебе легче станет! — добавил он и, сняв с себя медвежий коготь, обережил Гудмунда.
— Благодарствую! — отозвался тот и, повернувшись к Олегу, молвил: — Тяжёлое место, голодное. А ты, Одд, словно из железа…
— Так мне ж, напротив, словно бы силы прибывает. Не твоей ли? У одного брата вытягивает, а второму добавляет?
Проводник вперился в изумрудные очи вещего князя.
— Как почуял?! Я недоглядел, моему разумению то не открылось — а ты нутром… Точно ведь. Надобно передохнуть. Хоть и какой десяток шагов до вершины-то, а напрасно вдвоём идёте.
Гудмунд рухнул на колени, впрочем, успев бросить пред собою блеющий мешок. Дышал тяжело, пот ручьями струился по загорелому горбоносому лицу. Хоть и помладше Одда, и не так высок — стало быть и резв, а сил нет. Никаких.
Так и сидели втроём на склоне, взирая на багряный закат. Тут Мизгирь заговорил:
— У Словена Великого было пять сынов, Волхов — тот старший, за ним — Нимрод. Самый младший — Вандал. Когда ушёл Волхов, была лютая сеча меж сыновьями Словеновыми. Нимрод — тот, что первым в камне отстроил Алодь, правил Славией с умом, расчётливо. Но белозёрский князь Вандал хитростью сместил его, настроил против Нимрода вече. Тому и пришлось за моря дальние отплыть.
— Белозёрский, говоришь?! — хмыкнул Олег.
— Он самый.
— Повернулся Круг Земной, — прошептал Гудмунд, удерживая дарёный оберег в ладони.
— Повернулся, — согласился брат.
— Вот и разумею, как стал Волхов в курган ложиться, сотворил он заклятье сильное, чтобы впредь никакие братья его сна не тревожили. Как придут родичи на сию гору — вся сила одного на другого перекинется, — размышлял Мизгирь.
— Не станем древнего будить, от грёз отрывать, — выдохнул Олег. — Мы с тобою на самую вершину всё же ступим, но Гудмунду вниз, к отряду, должно вернуться. Я так решил. — С этими словами он играючи поднял мешок над землёй и легко забросил на спину.
— Своя ноша не тянет, — согласился Мизгирь. — Ещё старые люди верили, пока человеческая душа Волхова спит-почивает, иная — звериная — по земле бродит, за всем доглядывает и обо всём своему хозяину доносит. Потому знает он, даже скрытый в кургане, что творилось и что деется ныне. Лютым зверем по лесу бродит, коркодилом под водою идёт.
— Тогда, коли не шутишь, и нам хлопот меньше — лишний раз о житье-бытье докладывать… Он и сам про то ведает! — обрадовался Олег. — Эй, Гудмунд! Как солнце совсем скроется за виднокрай, подождёшь ещё немного и в рог труби. Мы на звук сойдём.
— Факела в обратный путь готовить или здесь остановимся, поблизости?
— Готовь. — И, обратившись к волхву, спросил: — Рысью по земле, коркодилом по воде… Не летает?
— Кто?
— Птицею, говорю, не парит князь усопший?
— В небо он мыслию достигает, — пояснил Мизгирь.
— Ну, тогда ему из поднебесья всё одно видней! — согласился Олег. — Вдруг какую хитрость подскажет.
— А сам-то что? Али не вещим тебя прозвали?
— Знать хочу, чтоб наверняка. Если сойдёмся в предвидении — целее буду сам и людей своих от беды оберегу. Чую вот. А хочу знать.
— Может, теперь ты расскажешь… Оба мне поведайте, как умирал отец? За что?! Почему? О, великие боги!
Олег поднял глаза, Силкисив сидела через стол, мощный, тёмный, из мореного дуба. В княжьих палатах всё добротно.
Нет, все слёзы выплакала.
Жена перевела настойчивый, молящий взгляд на Гудмунда. Он был третьим. Помладше Олега, но тоже с заметной сединой, горбоносый мурманин. Подвижный, живой, резкий, не в пример долговязому Олегу, но сейчас отмалчивался, предоставляя брату самое тяжкое — объяснение с дочерью почившего Рюрика.