Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940
Шрифт:
Ожидания его основывались на двойственной предпосылке о том, что за грядущей мировой войной будут последствия, аналогичные тем, что произошли после Первой мировой войны, но больше по размаху и силе; и что сталинистские партии, как и социал-демократические, используют все свои силы, чтобы сдержать революционный подъем. Более, чем когда-либо, он видел в передовых индустриальных странах Запада главное поле битвы за социализм; от рабочего класса этих стран должна исходить спасительная революционная инициатива, т. к. лишь она одна способна разорвать порочный круг — социализм в единственной стране и бюрократический абсолютизм, — в котором была заперта русская революция. Для него было почти немыслимо, что западный капитализм, уже почти разрушенный спадами и депрессиями 30-х годов, сможет выжить в этом наступающем катаклизме. Он не сомневался, что Гитлер попытается объединить Европу под германским империализмом и потерпит неудачу. Но Европе было необходимо объединиться, и только пролетарская революция могла ее объединить и положить начало Соединенным Штатам Социалистической Европы. Не только Германия с ее марксистским наследием и Франция с Италией с их революционными традициями, но даже Северная Америка будет втянута в социальное
Троцкий не упускал из виду огромный революционный потенциал в развивающихся странах, особенно в Китае, — в 30-х годах он полагался на них больше, чем какой-либо иной автор. Но он мысленно видел эти процессы подчиненными перспективам революции на Западе: «Едва начавшись, социалистическая революция будет распространяться от страны к стране с неизмеримо большей силой, чем сейчас распространяется фашизм. По примеру и с помощью развитых наций отсталые народы также будут вовлечены в основное течение социализма». Доведя до крайности логику классического марксизма, которая постулировала «прогрессивную технологию и прогрессивное общественное устройство» в качестве основы для социалистической революции, он невольно выявил противоречие между теорией и фактами. Если бы развитые социалистические страны играли ту роль, которую им отводил марксизм в теории, то не было бы страны, более отвечающей марксизму и социализму, чем Соединенные Штаты. Троцкий не видел и не мог предвидеть, что через несколько десятилетий отсталые нации сформируют «основное течение социализма»; что «передовой Запад» будет стремиться сдержать их и отбросить назад и что Соединенные Штаты в особенности, вместо развития своей собственной сверхсовременной версии марксизма, станут самым великим и самым мощным бастионом в борьбе против него.
Он ожидал, что рабочий класс Запада восстанет, как это он сделал в 1848, 1871, 1905 и 1917–1918 годах. Применяя традиционную марксистскую концепцию даже к Китаю, он с недоверием воспринимал «крестьянские армии» Мао Цзэдуна, опасаясь, что, как многие подобные армии в истории Китая, они могут превратиться в инструмент реакции и вступить в конфликт с рабочими, если те не сумеют перехватить революционную инициативу. Невзирая на предупреждения Чен Дусю, он верил, что китайский рабочий класс вернет себе свой политический напор и утвердится как ведущая сила революции. Для него оставалось аксиомой, что все превосходство в современной классовой борьбе по необходимости принадлежит городам; а идея о том, что повстанческие армии завоюют города извне — из деревни, — была для него и нереальной, и ретроградной. Как на Западе, так и на Востоке, настаивал он, революция будет либо пролетарской в истинном смысле этого слова, либо ее не будет вообще. Меньше всего мог он предвидеть ситуацию, которая возникнет во время и после Второй мировой войны, когда курс классовой борьбы и на Западе и на Востоке будет управляться и до известной степени искажаться вначале альянсом между сталинистской Россией и Западом, а потом их антагонизмом, охватившим весь мир.
В своих предположениях Троцкий не мог не задаться вопросом: кто — какая партия — собирается управлять предстоящей революционной борьбой? 2-й Интернационал, отвечал он, это загнивающие опоры старого порядка. 3-й — инструмент в руках Сталина, орудие, которое Сталин выбросит, когда ему это будет удобно, или использует в качестве конторы для сделок с капиталистическими державами. Сталин и его бюрократия жили в страхе того, что за рубежом разразится революция, которая может поднять на борьбу и рабочий класс Советского Союза и стать угрозой бюрократическому абсолютизму и привилегиям. Таким образом, вступая в новую эпоху социальных потрясений, рабочие не имели во главе себя никакой революционной марксистской партии. Отсутствие руководства стало причиной длинной череды поражений, которые они потерпели в 20-х и 30-х годах; а без революционного руководства они будут и дальше страдать и терпеть еще более катастрофические неудачи. Если марксизм — не ошибка, если рабочий класс — историческое доверенное лицо социализма и если ленинизм прав в том, что настаивает на том, что рабочие не могут победить, пока не будут ведомы «авангардом», то затянувшийся «кризис руководства» можно решить только созданием новой Коммунистической партии и нового Интернационала. В свои предбольшевистские годы Троцкий, как и Роза Люксембург и многие другие марксисты, был склонен полагаться на природную активность рабочего класса и не обращать внимания на управляющие и организаторские функции партии — функции, которые были в центре забот Ленина. Со временем он увидел в этом величайшую единственную ошибку, которую совершил в своей долгой политической карьере; и теперь он не собирался вновь доверять «спонтанному» течению революционного потока. Когда все его умозаключения привели к необходимости заняться этой задачей, он не шарахался при виде трудностей, даже от ее очевидной безнадежности. «Второй и Третий Интернационалы умерли — да здравствует Четвертый!» Его долгом, как он представлял себе, было провозгласить это; что касается остального, пусть об этом позаботится будущее.
В одной среде, среди радикальной американской интеллигенции, особенно в литературных кругах, троцкизм в то время делал успехи. Под влиянием Великой депрессии многих американских интеллектуалов потянуло к Коммунистической партии; но наиболее критически мыслящие избегали оппортунизма Народного фронта, который повелел партии заигрывать с Рузвельтом и приветствовать «новый курс»; и они были шокированы и испытывали отвращение от московских процессов и уклончивых маневров и ненормальных ритуалов сталинизма. Троцкизм им представлялся свежим дуновением, врывающимся в застоявшуюся атмосферу левого движения и открывающим новые горизонты. Литераторы отозвались на драматический пафос
Центром этого «литературного троцкизма» стала «Partisan Review». Издаваемая Филипом Равом и Уильямом Филипсом, эта газета выходила под эгидой Клуба Джона Рида и, косвенно, Коммунистической партии. Однако раздраженные вмешательством партии в литературу, редакторы, будучи к тому же малосведущими в политических процессах внутри партии, потрясенные московскими процессами, приостановили издание. В конце 1937 года они возобновили выпуск, но изменили ориентацию издания: теперь «Partisan Review» будет выступать за революционный социализм и против сталинизма. Редакторы пригласили Троцкого к сотрудничеству. Тот поначалу отказывался и с подозрением рассматривал это предприятие. «Мое общее впечатление таково, — писал он Дуайту Макдональду, — что редакторы „Partisan Review“ — способные, образованные и умные люди, но им нечего сказать». [124]
124
Троцкий Макдональду, 20 января 1938 г. Редакторы «Partisan Review» приглашали Троцкого посодействовать симпозиуму по марксизму, в котором должны были принять участие Гарольд Ласки, Сидни Хук, Игнацио Силон, Эдмунд Уилсон, Огаст Тальмейер, Джон Стречи, Феннер Брокуэй и другие. Тема была определена такая: «Что живо и что мертво в марксизме?» Тот факт, что «Partisan Review» намеревалась начать свою «новую главу», подвергая сомнению обоснованность марксизма, не говорил для Троцкого в пользу газеты. В конце концов редакторы отказались от идеи проведения этого симпозиума.
Лидерам Социалистической рабочей партии было не по нраву рисковать своим престижем, ставя на это периодическое издание; да и он сам задумывался, насколько серьезна приверженность «Partisan Review» революционному социализму. Большинство из его авторов знали марксизм и большевизм только в искаженном виде, преподносимом через сталинизм: не будут ли они, исходя из своего разочарования сталинизмом, также реагировать отрицательно на марксизм и большевизм? С другой стороны, он обвинял издателей в том, что те слабо протестовали против московских процессов и пытались остаться друзьями с «New Masses», «The Nation» и «The New Republic», которые либо защищали судилища, либо не высказывали о них определенного мнения. «Одни меры, — писал Троцкий, — необходимы для борьбы с ложной теорией, а другие — для борьбы с эпидемией холеры. Сталин несравнимо ближе к холере, чем к лжетеории. Борьба должны быть напряженной, жестокой, беспощадной. Присутствие элемента „фанатизма“… приветствуется». Позже в том же году по мере того, как «Partisan Review» стала более выразительна в своем антисталинизме, лед был сломан. Момент наибольшей близости с Троцким наступил, когда Бретон и Ривера, вдохновляемые Троцким, опубликовали на ее страницах свой «Манифест» с призывом к свободе искусства и призвали Международную федерацию революционных писателей и художников давать отпор деспотическим покушениям на литературу и гуманитарные науки.
Андре Бретон, французский поэт-сюрреалист, приехал в Койоакан в феврале 1937 года. Он давно был одним из пылких поклонников Троцкого; и ничто лучше не характеризует его это — и не только это — чувство по отношению к Троцкому, чем письмо, которое он написал ему после своего визита в Мексику на борту корабля, увозившего его назад во Францию: « Дражайший Лев Давидович!Обращаясь к вам таким образом, я меньше страдаю от отсутствия уверенности, чем это происходит в вашем присутствии. Я так часто испытываю желание обращаться к вам именно так — я говорю вам это, чтобы вы могли представить, жертвой какого тормозящего комплекса являюсь я всякий раз, когда пытаюсь сделать шаг по направлению к вам и пытаюсь совершить это у вас на глазах». Этот комплекс порожден «бесконечным восхищением», это был «комплекс Корделии», который охватывал его всякий раз, когда он оказывался лицом к лицу с Троцким. Он уступал этому комплексу сдерживания только тогда, когда приходилось обращаться к величайшему из людей: «Вы — один из них… единственный живущий… Мне необходим долгий процесс настройки, чтобы убедить себя, что вы не пребываете за досягаемыми для меня пределами». (Не менее характерен был ответ Троцкого на это письмо: «Ваши восторги кажутся мне настолько преувеличенными, что становится немного тревожно за наши будущие отношения».)
Во время своего пребывания в Койоакане Бретон, Троцкий и Ривера отправлялись на долгие прогулки и поездки по стране, споря, иногда возбужденно, о политике и искусстве. Во Франции сюрреалисты и троцкисты (особенно Навиль, сам бывший сюрреалист) были на ножах. Отношение Троцкого к сюрреализму, тем не менее, как к любой художественной инновации, было весьма дружелюбным, хотя и не лишенным критики: он принимал почти фрейдистскую сосредоточенность сюрреалистов на сфере сна и подсознания, но качал головой при какой-то «цепочке мистицизма» в работах Бретона и его товарищей. Хотя эти проблемы были далеки от нынешних забот Троцкого (приезд Бретона совпал со смертью Лёвы и судом над Бухариным), он тем не менее углублялся в детальные споры с Бретоном и Риверой о коммунизме и искусстве, философии марксизма и эстетике. Из этих дискуссий возникла идея «Манифеста» к писателям и художникам, а также Международной федерации. Этот «Манифест», соавтором которого был и Троцкий, появился за подписями Бретона и Риверы в «Partisan Review». Вот как сам Троцкий комментировал это рискованное начинание в письмах Бретону и Ривере, а также в «Partisan Review»:
«От всей души приветствую [писал он Бретону] вашу и Риверы инициативу в создании Международной Федерации истинно революционных и по-настоящему независимых художников — и почему бы не добавить „истинных художников“?.. Наша планета превращается в грязный и зловонный империалистический барак. Герои демократии… делают все, что могут, чтобы походить на героев фашизма… и чем более туп и безграмотен какой-нибудь диктатор, тем более он ощущает свое призвание руководить развитием науки, философии и искусства. Стадный инстинкт интеллигенции и ее раболепие являются еще одним и немаловажным симптомом декаданса современного общества».