Трое и весна
Шрифт:
— Дядя, наклонитесь ко мне, что-то скажу, — слышу тихий мальчишеский голос. — Наклонитесь…
Емельян опять приник ко мне.
— Тато услышал меня! Я знаю! И он придёт из лесу, вот увидите! Только бороду сбреет, уж очень он страшный с бородой… — Помолчал и опять произнёс решительно: — А если ему и бритому стыдно будет на людях появляться, так я сам схожу за ним.
Я сдержал вздох. Ой, вряд ли, парень, увидишь ты своего отца! Обманул тебя поп. Невольно обернулся, поглядел на поле, где лежат неподвижные фигуры. А может, и он там… Ну
— Ничего, не вешай носа, теперь у тебя новая жизнь начнётся, — хочу его подбодрить, а сам глажу ладонью мальчика по мокрому от слез лицу. — Дай срок, закончим войну и будем жить вместе.
— Спасибо, только я татуся найду.
Во дворе сердечно благодарю оборонцев за помощь. Обнял Маркияна. Обратился к своим:
— Ну что, по коням! Товарищи помогут нам добраться к просёлку, а там, наверно, уже растаяло.
— Ну нет, — поднимает руки Маркиян. — Ночью мы вас не отпустим: а если бандиты поджидают вас на дороге? Они сейчас злые как сто чертей. Подождите до утра, отдохнёте, позавтракаете, вот тогда мы вас и проводим в добрый путь.
6
Утром вышли мы на дорогу, что вела прямо к просёлку, и глазам своим не поверили — расчищенная до самого горизонта, там уже натужно гудят машины. Уж не чудится ли? Протёр глаза.
— Правда, Иван, не терзай глаза, — смеётся Маркиян. — Это наши сельчане такой подарок вам сделали. Поднялись на рассвете и очистили дорогу. Счастливо!
Обнялись мы с ним, с самооборонцами, пришедшими провожать. А тут и женщины, старики, девчата и ребята подошли, окружили нас.
Вдруг — крик. Все обернулись. Размахивая руками, бежали мать Андрея и тётка Насташа. Андрей бросился им навстречу.
Пришлось мне произнести краткую речь о нашей армии и как она добивает фашистов. Волновался я так, словно выступал впервые. А до войны, когда работал в школе учителем истории, не один раз приходилось говорить с трибуны. Волновался ещё и оттого, что стали родными эти люди, которые пришли на помощь, спасли нас в эту смертельно опасную ночь. Никогда не забудутся искренние доброжелательные лица, эта расчищенная добрыми руками дорога.
А где же Емельян? Уж не подался ли в лес? Ага, вот он стоит у плетня, смотрит на меня мокрыми от слез глазами. Соскакиваю с кузова, подхожу к мальчишке. Он обнимает меня за шею. Тут и мои товарищи подошли.
— Ты почему в таком рванье ходишь? — спрашивает Каратеев, — Всё равно что босой.
Емельян смущённо топчется в дырявых лаптях.
— Ну и пусть… А поповские сапоги больше носить не стану! Новые лапти сплету себе летом.
— До лета ещё ждать да ждать! — машет рукой Каратеев. — Снег же на дворе. Ногам холодно. Ну-ка, минуточку…
Он идёт к кузову, снимает вещевой мешок, достаёт оттуда ботинки.
— Бери.
— Не нужно, дяденька, не нужно, — обеими руками отталкивает мальчишка черные солдатские ботинки, а сам глаз не может отвести от них.
— Надевай, — силком засовывает его ногу в ботинок Каратеев. — Носи на здоровье. Для младшего братишки смастерил в госпитале. Ничего, ещё сошью.
Емельян прямо расцвёл от неожиданного подарка. Даже дар речи потерял.
Подхожу к Маркияну, говорю ему:
— Нужно бы малого в детский дом определить, пока буду воевать.
— Зачем в детский дом? — всплёскивает руками мать Андрея. — А мы с Насташей зачем? С ним-то мне будет веселее.
Когда машина тронулась, Емельян побежал за нами, прижимая к груди ботинки, закричал:
— Спасибо, дяденьки! Я вас никогда не забуду! А ботинки только в праздники буду носить!
— Почему только в праздники? — громко сказал Каратеев. Каждый день носи!
В глубоком голубом небе ярко сияло солнце. Таял снег, журчали, будто пели, ручейки. Нежная зелёная тучка повисла над каждым деревом, над каждым кустом, на листочках вспыхивали капли. Мы ехали между этих зелёных тучек по ровной, чистой дороге, и нам тоже хотелось петь.
Хотя нас ждала война…
Дым в осеннем небе
Мне даже во сне привиделись эти сто палочек.
Нет, я вовсе не горел желанием брести в чунях по залитому водой лугу и разыскивать красную лозу, чтобы потом превратить её в связку прутьев. В октябре пошли такие дожди, что луг превратился в пруд.
Полина Семёновна — это наша учительница. Мы её сразу полюбили за то, что она хорошо рассказывает, красиво пишет на доске, не ругает, когда буквы у нас получаются кривые, точно рахитичные. Ну а нас с Виталием часто хвалит за чтение — мы постеснялись признаться, что до школы не раз читали и писали вместе с Колей Гуринцом, надоедая ему так, что он иногда прятался от нас на чердаке.
Вместе с тем и строга у нас Полина Семёновна! Не даёт вертеться на уроках, смеяться без причины, как это случается с Сашей Гудзиком. А когда он хихикает, весь класс покатывается от смеха. Правда, тяжело нам с непривычки высидеть долго, и часов в школе до сего времени нет, Полина Семёновна по солнцу определяет, когда кончать урок, а ещё по тому, как шумят ученики из других классов.
Вот и насчёт палочек сказала строго:
— Завтра принесите каждый по сто палочек.
Саша Гудзик простодушно спросил:
— А что будет тому, кто не нарежет палочек? У нас близко лозы нет, нужно до Бурчака переться.
Вот тогда я и подумал о залитом водой луге, о чунях, которые вроде бы и крепкие, однако когда ступишь в мокрое, всасывают влагу. Да и времени немало нужно, полдня корова языком слижет, как говорит моя бабушка, пока управишься. Бабушке очень хочется завести корову, чтобы нас молоком подкармливать, коза всего три стакана даёт в день и стара стала, у неё даже иногда зубы болят. Но на какие деньги мы купим корову или хотя бы телку? Однажды мы с бабушкой попытались прицениться на рынке к маленькой смирной коровке, но когда нам назвали цену, мы молча повернулись и ушли.