Трое (Из огня и крови)
Шрифт:
– Я даже не знал, что такие штуки существуют.
– Это новинка.
– У тебя есть иголка? И нитки?
– Конечно.
– Тогда валяй.
Открыв чемоданчик Дикштейна и не меняя порядка сложенных в нем вещей, Тюрин оторвал одну из пуговиц, аккуратно вытащив обрывки ниток. Несколькими точными стежками он приметал другую пуговицу. Его пухлые пальцы двигались с удивительной легкостью и уверенностью.
Ростов наблюдал за ним, но его мысли были далеко отсюда. Ему необходимо знать, что говорит и делает Дикштейн. Израильтянин может найти подслушку в телефоне и в изголовье кровати; он может вообще не надеть рубашку с подменной пуговицей. Ростов привык работать наверняка, но Дикштейн был чертовски изворотлив, его никак не удавалось подцепить на крючок. Ростов питал слабую надежду, что где-то в комнате удастся обнаружить снимок кого-то, к кому Дикштейн привязан.
– Вот так. – Тюрин показал ему свою работу. На аккуратной рубашке белого нейлона были самые обыкновенные белые пуговицы, неотличимые одна от другой.
– Отлично, – сказал Ростов. – Закрывай крышку.
– Что-нибудь еще?
– Быстренько осмотрись в поисках контролек. Не могу поверить, что Дикштейн покинул номер, не предприняв никаких мер предосторожности.
Они снова стали обыскивать номер; движения их были быстрые, бесшумные, практичные и экономные, и в них не было ни следа той торопливости, с которой им хотелось бы закончить дело. Были десятки способов поставить контрольные устройства. Самым простым был волосок, приклеенный на косяк двери; клочок бумаги, прижатый стенкой ящика комода, который падает, когда открывают ящик; кусочек сахара под толстым ковром, который бесшумно рассыпается под подошвой; монетка на боковой грани ящика стола, которая съезжает назад…
Они ничего не обнаружили.
– Все израильтяне параноики, – сказал Ростов. – Почему же он отличается от них?
– Может быть, он просто торопился и выскочил.
Ростов хмыкнул.
– Почему еще он мог проявить беспечность?
– Он мог влюбиться, – предположил Тюрин.
Ростов рассмеялся.
– Ну конечно, – хмыкнул он. – Скорее Ватикан признает Сталина святым. Выбираемся отсюда.
Значит, женщина.
Борг был потрясен, изумлен, заинтригован и глубоко обеспокоен.
У Дикштейна никогда не было женщин.
Борг сидел под зонтиком на садовой скамейке в парке. Он был просто не в состоянии размышлять в посольстве, где постоянно звонили телефоны, люди непрестанно обращались к нему с вопросами, так что ему пришлось, не обращая внимания на погоду, выбраться наружу. Сквозь кроны деревьев пробивались струи дождя, поливая опустевший парк; время от времени брызги долетали до кончика его тлеющей сигары, и ему приходилось снова раскуривать ее.
Его топтуны проследовали за Дикштейном до небольшого домика в Челси, где он встретился с женщиной. «Чисто сексуальные отношения, – сказал один из них. – Я слышал, как она испытала оргазм». Был опрошен управляющий домом, он ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она близкая подруга людей, которым принадлежит квартира.
Лежащие на поверхности выводы заключались в том, что квартира принадлежала Дикштейну (и он дал взятку управляющему, дабы тот лгал); что он использует ее для свиданий; что он сошелся с кем-то из противной стороны; что они занимаются любовью и он выдает ей секреты.
Борг мог бы принять эту идею, если бы ему удалось как-то выяснить, что представляет собой эта женщина. Но если Дикштейн внезапно стал предателем, то он бы никак не позволил, чтобы у Борга зародились какие-то подозрения. Он слишком умен для этого. Он бы смог замести все следы. Он бы не позволил топтунам добраться до этого убежища, куда он спешил, даже ни разу не глянув из-за плеча. Его поведение было свидетельством его невиновности. Встретившись с Боргом, он выглядел, как кот, объевшийся сметаны, не зная или не подозревая, что все его эмоции написаны у него на физиономии аршинными буквами. Когда Борг спросил, что с ним случилось, Нат отделался шуточками. Борг был вынужден пустить за ним хвост. Через несколько часов Дикштейн стал трахать какую-то девку, которой это так нравилось, что она орала на всю улицу. Вся эта история отдавала такой непосредственностью, что она в самом деле могла быть такой, какой и представала.
У русских тоже есть досье, и они должны, подобно Боргу, предполагать, что Дикштейн неуязвим с точки зрения секса. Но, может быть, они решили, что стоит попробовать. И, может, им повезло.
И снова к Боргу пришло инстинктивное ощущение, что Дикштейна надо выводить из дела. И опять он помедлил. Если бы был другой агент, не Дикштейн, и если бы суть дела была другой… он бы знал, что делать. Но Дикштейн единственный, кому под силу решить эту проблему. У Борга не было иного мнения, что придется следовать намеченной схеме: дождаться, пока Дикштейн окончательно отработает план, а затем отстранит его.
В конце концов, он поручит лондонскому отделению выяснить, что это за женщина, узнать о ней все, что только можно.
Ситуация была более, чем опасной, но ничего больше Борг не мог сделать.
Сигара его окончательно потухла, но он не обращал на нее внимания. Парк полностью опустел. Борг сидел на скамейке, застыв в непривычной для него неподвижности и держа зонтик над головой; он походил на статую, но испытывал смертельное волнение.
С радостями жизни покончено, сказал себе Дикштейн, пора возвращаться к делам.
Войдя в свой номер в десять утра, он припомнил, что не оставил контролек, что для него было просто невероятно. В первый раз за двадцать лет агентурной деятельности, он начисто забыл об элементарных предосторожностях. Стоя в дверном проеме, он оглядывал комнату, ощущая ошеломляющий эффект этого открытия, думая о том потрясении, которое Сузи в нем вызвала.
Пройдя в ванную, он наполнил ее горячей водой. Чувства переполняли его так, что ему не хватало дыхания. Сегодня Сузи выходила на работу. Она работала в авиакомпании ВОАС, и на этот раз ее обязанности заставляли ее облететь чуть ли не вокруг всего земного шара. Она прикидывала, что вернется через двадцать один день, но, может, задержится и подольше. Он же не имел представления, где окажется через три недели, что означало, он не знал, когда снова сможет увидеть ее. Но если ему удастся остаться в живых, он увидится с ней.
Лежа в ванне, он постарался прикинуть, как ему провести остаток жизни. Он уже решил, что не хочет больше быть шпионом – но кем же он может быть? Вроде бы перед ним открывались широкие возможности. Он может стать членом кнессета, открыть свое собственное дело или же просто продолжать жить в кибуце и делать лучшее в Израиле вино. Он ощутил прелесть неизвестности, словно ребенок, прикидывающий, что ему подарят на день рождения.
Если удастся остаться в живых, подумал он. Внезапно он понял, как высоки ставки. Он испытал страх перед смертью. До сих пор смерть была чем-то, чего следовало изо всех сил избегать, просто потому, что это полагалось правилами игры, в которой предпочтительнее не проигрывать. А теперь же ему отчаянно хотелось жить: снова спать с Сузи, обустраивать их общий дом, познавать ее до мозга костей – какие у нее привычки, что она любит и что ненавидит, какие у нее тайны, что она читает, что она думает о Бетховене, и слушать, как она посапывает во сне.
Он не мог себе позволить потерять жизнь сразу же после, как она спасла его для жизни.
Он вылез из ванны, досуха растерся и переоделся. Он будет жить, только если выиграет эту битву.
Следующим ходом должен стать телефонный звонок. Он решил, что теперь и здесь будет вести себя исключительно осторожно; он отказался от гостиничного телефона и вышел наружу в поисках таксофона.
Погода изменилась. Небо очистилось от облаков, было солнечно и тепло, дождь перестал. Он миновал ближайшую будку и направился к отдаленной: излишняя осторожность не мешает. В телефонном справочнике он нашел лондонское отделение компании «Ллойд» и набрал его номер.