Трое уцелевших. Наковальня времени. Открыть небо
Шрифт:
Банна Маршак провела Кирби на один из первых рядов, он сел и начал присматриваться к полному и приземистому руководителю общины. Или священнику? Как там он у них называется…
— Братья и сестры! — произнес человек у алтаря проникновенным голосом. — Воспоем хвалу соединившему все Единству! Мужчина и женщина, звезда и камень, дерево и птица — все состоит из атомов, а эти атомы содержат частицы, которые движутся с необычайной скоростью. Это электроны, братья и сестры! Они показывают нам путь к миру. И я вам сегодня расскажу, как они…
Рейнольд Кирби опустил голову. Глаза слезились от усталости. Он не мог смотреть на этот голубой свет, исходящий из реактора. В затылке запульсировала кровь. Сквозь туман он видел, что Банна Маршак сидит рядом.
"Я слушаю тебя, — подумал Кирби, — я слушаю. Продолжай свой рассказ!
Продолжай! Может быть, бог и всемогущий электрон помогут мне! Я слушаю…"
Часть вторая. 2095 г. Воины Света
1
Когда аколит третьей степени Кристофер Мандштейн начинал говорить о жизни и смерти, сразу же становилось ясно, что он очень хочет жить вечно.
Это было главным его недостатком. Жажда вечной жизни — довольно понятная человеческая слабость. Но у Мандштейна она доходила до абсурда.
В конце концов один из его начальников счел нужным напомнить:
— Не забывайте, что ваше главное призвание — заботиться о благе других… Вам это ясно?
— Ясно, брат! — сдавленным голосом ответил Мандштейн. Он готов был сквозь землю провалиться от стыда. — Признаю свою ошибку и прошу прощения.
— Дело не в прощении, — назидательно заметил начальник, пожилой уже человек, — а в понимании. Каковы ваши цели, Мандштейн? В чем вы видите свою миссию?
Аколит мгновение помедлил — он привык взвешивать свои слова, прежде чем ответить, тем более, когда знал, что вступает на зыбкую почву абстрактных рассуждений. Он нервно затеребил рясу и скользнул взглядом по убранству часовни, выдержанному в стиле неоготики. Они находились на помосте и смотрели вниз, на скамьи. Богослужения не было, но несколько верующих стояли на коленях, повернувшись в сторону кобальтового реактора, излучавшего Голубой Свет. Они были членами третьей по величине общины в Нью-Йорке. Мандштейн вступил в нее полгода назад, в день своего двадцатидвухлетия. Тогда он считал, что им движет только религиозное чувство. Теперь он уже не был уверен в этом.
Он схватился за перила помоста и вымолвил:
— Я хотел бы помогать людям, брат. Хотел бы помочь им найти путь истинный. Чтобы все люди поняли, что созданы для великих целей, как говорит Форст.
— Прошу без цитат, Мандштейн!
— Я только пытаюсь вам показать…
— Ясно. Мне кажется, вы не понимаете одной вещи: возвышение должно происходить одновременно и внешне, и внутренне. И вы не можете перепрыгнуть через своих начальников, даже если бы вам очень хотелось этого… Зайдите на минутку в мое бюро.
— Конечно, брат Лангхольт! Раз вы этого хотите…
Мандштейн последовал за старостой в пристройку. Весь комплекс зданий был возведен несколько лет назад и совсем не напоминал те жалкие помещения, в которых форстеры ютились четверть века назад.
Бюро Лангхольта отчасти напоминало келью, но в то же время было видно, что на отделку не поскупились. Литой бетонный потолок имитировал готические своды, почти всю стену занимали полки с книгами. На письменном столе, на толстой плите эбенового дерева, тлел маленький Голубой Свет символ Братства.
На плите Мандштейн увидел и кое-что другое — письмо, отправленное им начальнику округа Кирби, с просьбой о переводе в генетический центр Братства, в Санта-Фе.
Мандштейн покраснел. Он легко заливался краской. Этот невысокий, немного тучный человек с черными волосами и толстыми розовыми щеками в обществе сухопарого и аскетичного Лангхольта чувствовал себя до нелепости незрелым.
— Как видите, мы получили ваше письмо, адресованное Кирби.
— Но… Но ведь это письмо было совершенно личного плана. Я…
— В этой общине нет ничего личного. В том числе и писем. Кирби сам передал его мне. Взгляните: он кое-что на нем написал.
Мандштейн взял письмо и в правом верхнем углу прочел: «Кажется, он чересчур спешит. Дайте ему пару уроков. Р. К.» Аколит положил письмо на место, ожидая вспышки гнева. К его удивлению, Лангхольт только улыбнулся.
— Почему вы захотели уехать в Санта-Фе, Мандштейн?
— Чтобы принять участие в исследованиях… в селекционной программе.
— Вы ведь не эспер.
— Может быть, у меня найдутся гены, которые окажутся пригодными, сэр.
Поверьте, действовал я отнюдь не из тщеславия. Я хотел внести свою лепту в общее дело.
— Вы внесете лепту, Мандштейн, если будете добросовестно выполнять свою работу. Если вы понадобитесь в Санта-Фе, вас туда вызовут в нужное время. Неужели вы думаете, что нет более опытных людей, которые с радостью поедут туда? Как насчет меня? Или брата Аштона? Или Кирби? Вы пришли к нам, так сказать, с улицы и по прошествии полугода уже хотите получить плацкарту в Утопию. Мне очень жаль, но все это не так просто.
— Что мне теперь делать, сэр?
— Очиститесь! Избавьтесь от амбиций и гордости! Молитесь! Выполняйте свой каждодневный долг. И не помышляйте о быстрой карьере. Кто хочет получить все, что ему хочется, тот неизбежно сходит с пути истинного.
— Может, мне податься в миссионеры? — спросил Мандштейн. — Я бы мог примкнуть к группе, которая отправляется на Венеру…
Лангхольт вздохнул.
— Опять вы за свое, Мандштейн! Подавите эмоции! Если вы мечтаете о жизни авантюриста, вам здесь не место.