Трое в подводной лодке, не считая собаки
Шрифт:
Слава так толком и не понял, осуждает или оправдывает Костя Баташевых.
– Противоестественно поперёк законов божеских и человеческих ходить, - отозвался Романов, - другие как-то без злодейства и душегубства умудряются жизнь прожить.
– Я так думаю, что будь жив Акинфий, то хрена бы Баташевы развернулись. Не дал бы. Невозможно в одно время таким людям по земле ходить, - ответил Костя, - хотя на бой быков было бы интересно посмотреть. Желательно со сторон, гы-гы.
– Будет тебе ещё бой быков, а ты в главной роли. Монополия убивает развитие металлургии. Демидов уже Фёдора
– А нам что с того?
– равнодушно ответил Костя.
– Он станет дворянином, а ты как был безродным сиротой, так и останешься. Потом, как нам нужно будет на Урал соваться, он нас просто придавит, как клопов и не поморщится.
– Ничё, - ответствовал Костя, - жисть покажет.
Тяжело засопел и замолчал.
Что удивительно, чем дальше они продвигались на север, тем становилось теплее и промозглее. Периодически валил сырой снег и рыхлыми комьями вылетал из-под полозьев. Где-то под Тверью, согреваясь по русской привычке водочкой, Ефим Григорич с тонкой Костиной наводки, разоткровенничался по поводу его неприязни к императрице.
– Приворожили государя Петра Алексеевича, это я точно вам говорю, тёмным заговором присушили. Не бывает такого, чтоб человек, а уж государь был человечище, такие глупости из-за бабы совершал. Она путается направо и налево, а государю как кто глаза отводит. И после Монса - что самое удивительное, коронует её императрицей. Можно всякое простить, все мы люди, я всяких баб видал, и тех, которые по моему разумению, могли бы и с империей управиться. Но бывшая крестьянка и портомойня никак на такое не способна.
– Поговаривают, - добавил Слава, - что уморили государя Екатерина с Алексашкой, Блюментрост раньше вполне удачно купировал приступы у Петра Алексеевича, а в тот раз и лекаря к нему не допустили.
– С этих станется, - проворчал дед, но больше к этой теме не возвращался.
Ближе к Питеру стало оживлённее, но не настолько, чтобы на станциях не было свежих лошадей. Так и доехали до Тосно, где Костя и встрял в приключение с шулерами. Но нет, не мог он смотреть, как нагло и бессовестно пацанов раздевают. Ну и кой-какой прибыток себе. Особенно хороша оказалась кобыла, тут Костя не устоял и свёл её с почтовой станции. Решил дать её кличку Ромашка, потом сократил до Машки. Ну что за прелесть, эти дорожные авантюристы, дарят добрым людям таких замечательных лошадей, деньги и разные документы.
– Откуда у тебя эта лошадь?
– наконец окончательно проснулся Романов, когда они остановились у постоялого двора.
– Граф Ракоци, перед тем как бежать, от щедрот своих презентовал. Ну и шубу бобровую. Вона, в возке лежит.
Бывший драгун с завистью посмотрел на кобылу.
– Ох, не по чину тебе такая лошадь, Коська, - вздохнул он, - но хороша, ой как хороша.
– Она у нас будет для представительства, - заявил Константин, - Машкой зовут, ежели чё.
– А остальные мошенники где?
– спросил Ефим Григорьевич.
– Сбежали. Перегрызли запоры и сбежали. Такие резвые оказались, что просто жуть. Куда правительство смотрит, ума не приложу.
Месили сапогами жуткую смесь мокрого снега, сена и конского навоза, дышали через раз, рассматривая с интересом и брезгливостью будущую Сенную площадь. Возы и телеги с сеном и дровами, австерии и харчевни, погреба возле Морского рынка с напитками самого разного качества, продающимся на месте и на вынос. Здесь же зазывали прохожих в кабаки и притоны весёлые женщины с колечками во рту. Гомон и выкрики мужиков, торгующихся за каждую денгу. Слышен стон, что у нас песней зовётся, пропившихся до последней нитки бражников. Гремели цепи выводимых сюда для сбора подаяния колодников. Всё, как везде, и, в общем-то, всегда.
– Странная позиция властей, - сказал Костя, - тракт из Москвы, а вместо оркестра и ковровых дорожек путника встречает вот это.
– Так исторически сложилось, - ответил Слава, - и теперь уже ничего не поделаешь. Нормальные люди сворачивают на Загородный проспект и в эту клоаку не суются. Может и суются, но не задерживаются.
Все эти столичные красоты производили тягостное впечатление. Ребята вышли к Фонтанке, сквозь заросли тальника полюбовались на неустроенные низкие берега, плюнули и убрались прочь. Мимо землянок и бараков на месте будущего Апраксина двора вышли на Садовую и поплелись в сторону Невской першпективы.
– Ну и цены здесь, спаси и сохрани, - ворчал Ярослав, - да у нас на эти деньги...
– Столица, сэр, - язвил Костя, - да вдобавок недостроенная, с неразвитой инфраструктурой. И эту помойку поэты окном в Европу называли?
– Альгаротти.
– Что?
– Франческо Альгаротти, писака. Petersbourg est la fenЙtre par laquelle la Russie regarde en Europe.
– А по-русски?
– потребовал Костя.
– Петербург - это окно, в которое Россия смотрит в Европу. А потом Пушкин переиначил.
Пока портной готовил новые одежды, Костя шалался вместе с Мышом по рынкам и прочим злачным местам, высматривая, как течёт невидимая простому обывателю жизнь. Решал неразрешимую философскую задачу, Демидов наглый такой, потому что везучий, или он везучий, потому что наглый? Но в любом случае надо было превентивно попортить карму этому прожжённому дельцу, иначе, Славка прав, потом придётся бодаться уже с дворянином. Никаких иллюзий насчёт того, что стоит им только мало-мало встать на ноги, как начнутся самого разного рода конфликты, и не обязательно с Демидовым. Без Мыша Костя заходил в питейные заведения, подсаживался к людям. Ставил выпивку и уже скоро стал своим. Кое-где его узнавали и приглашали за стол. Так он впитывал столичные манеры и заводил полезные знакомства. Присмотрел себе будущего клиента, даже дал ему опохмелиться, когда тому было особо тяжко.